– Эй, сестренка! Можно войти?
– У нас свободная страна.
– Ага, – поддакнул Томми. – Вроде как.
Мы засмеялись. Над шуткой, которую мы оба понимаем, и посмеяться можно вместе.
– Ну, – начал Томми, – чем мне заслужить твои сестринские объятия?
– А ты не слишком взрослый для обнимашек?
– Ох! Наверное, на этот раз я и впрямь проштрафился.
– Ну не то чтобы очень. Но что-то ты определенно наделал. Что именно, не знаю.
– Хочешь поговорить об этом?
– Возможно.
Томми сел на край моей кровати и оглядел комнату:
– А что случилось с лошадями и единорогами?
– Умерли, – ответила я. – Мирно, во сне, среди ночи. И слава богу.
Он засмеялся, и я против воли улыбнулась в ответ. Уж такой он у нас, Томми: на него просто невозможно подолгу сердиться.
– Значит, через месяц школу заканчиваешь? – спросил он.
Я кивнула, перевернула подушку и устроилась поудобнее.
– Ты боишься?
– Чего это? – откликнулась я. – Есть что-то, чего мне надо бояться?
– Ну, ты знаешь. Будущее. Вся оставшаяся жизнь. Ты больше никогда не будешь ребенком.
– Томми, я вообще-то давно уже не ребенок.
– Ты знаешь, что я имею в виду, – вздохнул он, вставая и засовывая руки в карманы, как он делает всегда, когда играет в старшего брата. – Тебе придется делать выбор… Решать, что ты хочешь от жизни. Ты же знаешь, что после школы ты получаешь не просто диплом. Это церемония, на которой с твоего детского велосипедика снимают боковые колеса. Эта символическая черная шапочка, которую каждый хочет забросить в воздух, означает, что чего-то в жизни ты достиг: закончил школу. Все так торопятся оставить школьные годы позади, выйти в огромный мир. А потом они понимают, что на выбор у них есть всего пара вариантов. Служба в армии, колледж или работа на бензозаправке. Жаль, что мы до сих пор не понимаем, что на самом деле значит окончание школы. Сейчас, мне кажется, дети после школы чувствуют себя потерянными.
– Томми, – сказала я. – Да, ты на одиннадцать лет меня старше. Ты знаешь больше, чем я. Но, честно говоря, затыкаться во время и не читать мораль ты пока не научился.
Мы снова расхохотались. Повезло мне, что, как бы я ни сердилась на брата, мы всегда можем вместе посмеяться над собой.
– Так о чем же ты беспокоишься? – спросил он, когда мы угомонились.
– О них, – ответила я, стараясь говорить серьезно. – О маме и папе. Томми, ты думал о том, что с ними-то будет?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что люди будут говорить? Томми, ты знаешь, что в их церковной рассылке есть список молитв за прихожан и в него включили нашу семью?
