– Если сегодня вечером этот подонок возьмет меня не за талию, а за ребра, как давеча, я выну у него глаз при всех, – сказала Ларисса.
– Все должны тебе в ножки кланяться, да? – кричал Бревель. – Все, да? В ножки, да?
– Ты бездарный дурак, – лениво бросила Ларисса.
– Век бы тебя не видел, гадина!
– Бездарный дурак.
– У меня после плясок с тобой шея болит!
– Это потому, что ты бездарный дурак.
– Уймитесь вы, заклинаю вас! – кричал хозяин труппы. – У меня без ваших ссор забот много! Все сыплется!
– Какая разница, – парировала Ларисса, – как и кто здесь выступает. Играете во взрослых все. В Киеве на это убожество даже нищие не стали бы смотреть.
– Ну и убирайся к ковшам, ведьма! – закричал Бревель. – Ты вот что! – обратился он к хозяину. – Ты вот что сообрази себе – либо я, либо эта мерзавка. Я не могу с ней выступать. Она из меня кровь пьет все время!
– Кому нужна твоя кровь, бездарный дурак, – презрительно возразила Ларисса.
– И даже имя у нее мерзкое! – кричал Бревель. – Спросили ее…
– Умоляю, – сказал хозяин.
– … что оно означает, ее имя? Так она…
– Бездарный дурак.
– … говорит – чайка! Хорла ты престарелая, а не чайка!
– Ты еще захрюкай, для пущего эффекта, – надменно предложила Ларисса.
Все это было днем. Оба они грозились навсегда уйти из труппы – но почему-то не ушли. Хозяин грозился все бросить – но не бросил. А за четверть часа до выхода, к концу представления другой труппы, Бревель высунулся в окно пристройки, которую в Валхалле использовали скоморохи для подготовки и переодеваний. Его рвало.
– Какая гадость, – Ларисса отвернулась и отошла подальше от окна.
Бревель всегда волновался перед выступлением, но такого волнения в своей практике он не помнил. Кто-то из вспомогательных скоморохов подал ему кружку. Бревель пригубил, глаза его полезли на лоб, и он снова высунулся в окно.
– Воды же прошу, убийцы, – сказал он в передышке. – Как же можно дать человеку, которого выворачивает, свир, да еще крепленый! Чтоб вас всех лешие растерзали!
Ему дали воды. Он прополоскал рот, выплюнул, и ушел в угол – бледный, трясущийся.
Гусляры в главном помещении грянули финальные ноты выступления и умолкли. Окончившая выступление труппа под более или менее восторженные крики гостей вышла в пристройку – потные, усталые скоморохи шумно вздыхали. В зале зашумели и закричали. Безутешный хозяин поглядел на стоящую в неприступной позе Лариссу, на сидящего в углу, лицо в коленях, Бревеля, и решил, что все кончено. И пошел наставлять гусляров, которым было не до него – они тоже устали.
