Да, совсем не таким, как хотелось бы Келли, выходило у него это утро седьмого июля. Видать, действительно есть резон в утверждении о том, что понедельник — день тяжелый…
Впрочем, комната, в которую констебль привел Келли, показалась тому вполне сносной, несмотря на оконные решетки. Там было тепло и сухо, и главное — на стене рядом с высоким массивным сейфом висел вымпел с сине-белой эмблемой клуба «Бирмингем»: футбольный мяч с водруженным на него такого же размера глобусом, перевитые ленточкой.
Констебль, покашливая в усы, изучил документы Келли и, забрав их, куда-то удалился. А потом отстучал на машинке весь его рассказ, то и дело отрывая от клавиш покрытые рыжими волосками массивные пальцы и уточняя детали. И попутно задавая такие вопросы, которые Келли никогда бы не пришли в голову. В отличие от больничной мумии, констебль, кажется, не записывал его с ходу в преступники, а если даже и имел подозрения, то не показывал виду. Хотя как можно считать преступником человека, по собственной воле доставившего свою жертву в больницу… Да еще и дождавшегося появления полиции.
— И что вы думаете по этому поводу, констебль? — спросил Келли, прочитав собственные показания.
Констебль повел широкими плечами, потер шею:
— Какие-то выводы делать рановато. Есть тут у нас местные… друиды… — последнее слово прозвучало, как ругательство.
— Что-то типа сатанистов? — осторожно поинтересовался Келли.
— Вот-вот, типа… — покивал констебль. — Съездим на место происшествия, посмотрим. — Он глянул в окно. — Хотя дождь — какие там следы… Будем надеяться, что она придет в сознание и расскажет. Если вспомнит. Могли ведь так накачать… или сама накачалась… И сколько она там пролежала?..
— Вот! — сообразил наконец Келли. — Когда я ее нашел, волосы у нее были сухие.
Констебль подался вперед, и стул под ним страдальчески скрипнул.
— Вы уверены?
— Точно! — возбужденно подтвердил Келли. — Ну, то есть, дождь на них лил, но они еще не успели промокнуть. Кожа мокрая, лицо мокрое, а волосы — нет. До меня только сейчас дошло, я все никак не мог понять… Что-то не увязывалось…
Констебль откинулся на спинку вновь обреченно заскрипевшего стула и сцепил руки на животе.
— Плохо, — сказал он. — Вы там, часом, вертолет какой-нибудь не заметили?
— Нет. Ничего там не было, и никого. Ни единой живой души.
— Плохо, — повторил констебль и, поворошив пальцем усы, остро взглянул на Келли: — А вы трогали?
Келли почувствовал, что краснеет — щекам стало жарко.
