Абеляр прислал мне рисунок, выполненный пером. На нем был изображен летящий орел с добычей в когтях, а подпись гласила: «Дух взмывает ввысь, когда материя низвергается вниз».
LX
Когда Шевалье, даже не пытаясь извиниться за свой разгул, явился к нам в дурацкой черной полумаске, он был, казалось, пьян. Он вырядился в карнавальный костюм и подмазал глаза — а они были у него такие красивые! — чем-то угольно-черным.
«Это тебе не уголь, душенька, это сурьма. Один солдат привез мне ее из Африки. А понюхай-ка меня!.. Пачули наивысшего сорта!.. Все ароматы Аравии, чтобы привести щенка в охоту».
Он лихорадочно тараторил, но внезапно сменил регистр, и сострадание зазвучало главной нотой в хаосе его души:
«Не говори ничего Абеляру».
С каким любопытством я его рассматривала!
«Эти чудные, такие плутоватые глазки соблазнили самого ретивого из диких жеребчиков. Посмотри на него! Он ждет меня за воротами виллы. Не видишь?»
А ты не упускала ни единого слова из разглагольствований Шевалье. Насколько спокойнее было бы мне, если б ты спала!
«Вчера мы встретились впервые. Какое буйство каскадов! Агония в вихре! Какой пожар он во мне зажег!»
Мне не нравилось, что Шевалье говорил подобные вещи в твоем присутствии. Предмет, который он затронул, я намеревалась объяснить тебе позже.
«Ты — нежная бабочка, милая моя, а мнишь себя трутнем-синим-чулком».
А ты все прислушивалась с восторгом и растущим интересом.
«Мы укрылись под аркадами на площади. Я млел от наслаждения! Когда наши языки…»
Я попросила его не вдаваться при тебе в подробности своего падения.
«Но если не тебе, любимой моей сестренке, то кому же мне это все рассказать?»
Он вприпрыжку сбежал по лестнице. Пересек сад и скрылся со своим дружком. Абеляр, неподвижно стоявший у окна, все это видел и молчал.
Ты сказала мне:
«По-моему, мама, я начинаю догадываться о том, что такое вожделение».
Я поскорее уложила тебя спать. Нередко потом я думала, что пора объяснять тебе понемногу, как пустопорожнее тело, порочное и нечистое, под воздействием благости, подобной в данном случае катализатору, плодится чудесным образом.
LXI
Тебе было всего семь лет, когда ты, наскоком вторгшись в мой покой, рассказала мне свой первый сон.
«Мне снилось, будто я родилась в Реймсе в одна тысяча пятьсот третьем году. Солнце, еще сохранившее частицу своего тепла, не освещало больше землю. Мой отец был офицер королевской армии, высокий и худой, бородатый, с черными глазами. Он часто ругался и не спускал обид. Моя мать, спокойная, ласковая женщина, так любила чистоту, что дом у нее блестел, как новенькая монетка, но она всего на свете страшилась».
