На этом переходе я мало работал со снастями: пассат работал за меня. Я коротал время починкой одежды, не спеша варил себе кушанье и не спеша с'едал его, но больше всего отдавался чтению. Общество книг никогда не могло мне наскучить. Иногда я прислушивался к воде, журчавшей, казалось, у самого моего уха: и, действительно, только тонкая доска отделяла меня от бездны. Я плыл один в беспредельном просторе, как не плавало еще ни одно судно никогда на свете. Но все шло отлично. Журчание воды показывало, что судно идет хорошим ходом, и мне нечего было тревожиться, что экипаж судна сделает какое-нибудь упущение в управлении шлюпкой.
Когда прошло сорок три дня и, по моему расчету, я должен был находиться недалеко от Маркизских островов, я сделал наблюдение лунных расстояний и после долгой возни с лунными таблицами нашел, что вычисленная цифра только на пять миль отличается от той, которую я определил простым счетом. Этим результатом я, как один из самых бедных американских моряков, считаю себя вправе гордиться. Одно дело — стоять на палубе большого корабля с двумя помощниками и производить наблюдения, и совсем иное дело одному, на маленькой шлюпке, только по ходу судна узнавать свое место на карте океана.
Мимо Маркизских островов «Спрей» направилась без остановок к группе островов Самоа, что составило еще двадцать девять дней одиночества. Но я вовсе не страдал от отсутствия общества. Сами коралловые рифы не давали мне соскучиться, а их было много. На пути к Самоа был со мной и такой, почти невероятный случай: я едва избежал столкновения с сонным кашалотом. Он спокойно плыл по океану ночью и наткнулся на судно. От испуга он так громко фыркнул, и «Спрей» так колыхнуло, когда кашалот круто повернул в сторону, что я выскочил на палубу и успел еще получить душ от струи, которую он выбросил из ноздрей. Вскоре прошел следом за ним другой кашалот, вероятно, его спутник.
Когда судно приближалось к коралловым рифам, возле него часто показывались голодные акулы, и я стрелял их с таким же удовольствием, с каким застрелил бы тигра. Иногда птицы садились на мачту и так внимательно осматривали «Спрей», будто дивились ее новому парусу, который я сшил в Магеллановом проливе из разных лоскутов.
Дорогою я питался картофелем, соленой трескою и сухарями; кроме того, у меня был запас кофе, чая, сахара и муки. Правда, в моих картофельных запасах случилась беда. На острове Хуан Фернандец один житель выпросил у меня мешок картофеля, в обмен на собственный, чтобы переменить семена, по его словам. Через несколько дней после выхода в море, когда я попробовал сварить этот картофель, он оказался затхлым и невкусным, но я подумал, что он не нравится мне после хорошей пищи в гостях и что, наверно, я с'ем его с удовольствием, когда проголодаюсь. Когда же я развязал этот мешок в море, три недели спустя, из него вылетела туча бабочек, а от самого картофеля ничего не осталось. Пришлось опять завязать мешок и выкинуть все целиком в море. Отсутствие свежего мяса вознаграждалось рыбой. По ночам летучие рыбы ударялись о снасти и падали на палубу. Утром я подбирал то две-три штуки, то целую дюжину, — их не бывало только тогда, когда светила полная луна, так как рыбы хорошо различали «Спрей» во время своего полета.
