— Ты в самом деле не узнал собственную мать? — спросил он.
— В самом деле, — неприветливо ответил я.
— Ну-ну-ну! Действительно, смешная история. Однако придется нам как-то справиться с ней.
— Он подумал, что я барменша, — сказала моя мать со смущенной девичьей улыбкой, покрывшись слабым румянцем. — Я никогда раньше не отдавала себе отчета в том, что это всегда было моим скрытым страстным желанием. — Двести пятьдесят портвейна! — воскликнула она, имитируя хриплый грубый голос. — И поторопись, барышня, с этим напитком!
Почти незаметная скованность в поведении молодого врача свидетельствовала о том, что эта несколько вульгарная шутка не получила его одобрения. Он стал серьезным и перешел на официальный тон.
— Но мы посмотрим, чем тут можно будет помочь, хорошо? — При этих словах он бросил на мою мать короткий профессиональный взгляд и добавил: — Не могли бы вы ненадолго оставить нас вдвоем, миссис Френд?
— Ну, конечно! — сказала она, бросая на меня доверчивый взгляд. — Постарайся быть вежливым и послушным, Горди. Доктор Крофт очень известный и милый человек. Я убеждена, что если ты станешь выполнять его указания, то медленно, постепенно все вспомнишь.
Она направилась в сторону двери, но потом, словно о чем-то вспомнив, вернулась за украшенной ленточками коробкой шоколадных конфет и чуточку пристыженная, как ребенок, который что-то натворил, вышла из комнаты.
Когда мы остались вдвоем, молодой человек стал воплощением вежливости и благожелательности. Он придвинул к кровати кресло и уселся на нем верхом, как на лошади. Какое-то подсознательное чувство, которое я не мог себе объяснить, предостерегло меня, чтобы я был начеку.
— Ну, Горди, — приветливо улыбнулся он мне, — прежде всего я должен представиться. Я Нэйт Крофт. Наверняка ты вспомнишь и меня, и то, что я твой закадычный приятель, а также друг Селены и Марни.
Несмотря на состояние, в котором я находился, я отчетливо и с полной уверенностью чувствовал, что никогда не мог быть «закадычным приятелем» этого молодого человека с нежной смуглой кожей и соблазнительными глазами танцовщицы. Однако вслух я этого не сказал. Я неподвижно лежал и ждал, что будет дальше.
Он закурил сигарету, которую вынул из роскошного дорогого портсигара, упомянув о том, что ему безмерно жаль, что он не может меня угостить. Потом, внимательно глядя на меня сквозь кольца дыма, спросил:
— Скажи мне, Горди, что ты, собственно, помнишь?
— Я помню гул пропеллеров, — сказал я. — Кроме того, мне кажется, я помню какой-то аэропорт и самолет, а также то, что я кого-то провожал. Кого-то, кто улетел на самолете.
