– Вот черт, – прошептала она и еще сильнее прикусила губу. Достала из-за пояса ножик и вытерла короткое лезвие о грязную рубаху, как будто с чистым ножом у нее появилось бы больше шансов. Шай не раз говорили, что у нее богатое воображение, но даже ей было трудно представить оружие более жалкое. Она бы рассмеялась, если бы к горлу не подступали слезы. Если задуматься, в последние несколько месяцев ей что-то уж слишком часто хотелось плакать.
Как же так получилось?
Подобный вопрос скорее услышишь от сопливой девчонки, брошенной хахалем, а не от преступницы, за поимку которой дают четыре тысячи, и все же она не уставала его себе задавать. Да уж, та еще бандитка-сорвиголова! Впрочем, рисковать головой и в самом деле приходилось уже не раз, но вот с остальным по-прежнему возникали трудности. Печальная истина заключалась в том, что она отлично знала, как так получилось – точь-в‑точь как всегда. Беды валились одна за другой так стремительно, что оставалось только метаться туда-сюда, колотясь башкой, будто мотылек о стекло фонаря. За первым вопросом, как обычно, тут же последовал второй.
И что, черт дери, теперь делать?
Шай втянула живот – хотя там уже и втягивать-то было нечего – и дернула мешок за шнурки. Монеты внутри зазвенели тем особым звоном, какой умеют издавать одни только деньги. Там лежало около двух тысяч марок серебром. Можно было бы подумать, что в банке удастся добыть гораздо больше – вкладчикам-то банкиры втирали, что у них на руках всегда есть как минимум пятьдесят тысяч – но, оказывается, банкирам доверять можно не больше, чем грабителям.
Сунув руку внутрь, она вытащила горсть монет и швырнула на землю, оставив серебро блестеть в пыли. Это решение, как и большинство ее решений в последнее время, едва ли имело причину. Быть может, она подумала, что ее жизнь стоит куда дороже двух тысяч, – пусть никто больше так и не считал. Быть может, надеялась, что они заберут серебро и оставят ее в покое, хотя что она будет делать одна в проклятом городе-трупе – без коня, без еды, без оружия, – этот момент Шай еще не обмозговала. Плана у нее в голове определенно не было – уж по крайней мере такого, чтобы выдержал хоть какую-то критику. Ей никогда особо не удавалось продумывать все наперед.
Она сыпала серебро так, будто сеяла семена на материной ферме, от которой ее отделяли многие мили, годы и с десяток жестоких смертей. Кто бы подумал, что она будет скучать по нищенской хижине, сараю-развалюхе и заборам, вечно требовавшим починки? По упрямой корове, от которой не допроситься молока, по упрямому колодцу, в котором не наскрести воды, и по упрямой земле, где буйно растут одни лишь сорняки. По упрямой младшей сестре и по брату тоже. Даже по громадному, туповатому Лэмбу
