В середине сезона, опять-таки наспех, готовили мелодраму «Две сиротки». Комиссаржевская играла слепую Луизу, Тираспольская — ее сестру Генриетту.
В сцене, вызывавшей неизменно в зрительном зале жуткую тишину с всхлипываниями и сморканием в платки, Луиза ползает по полу, отыскивая нужный ей ключ, и натыкается на мертвую сестру. Проделав однажды все это на репетиции, Вера Федоровна начала хохотать, не поднимаясь с пола.
Партнерша смотрела на нее с испугом.
— Что такое? Что с вами?
Режиссер принял было ее смех за истерические рыдания, но потом рассердился.
— Повторим всю сцену! — кричал он.
А Комиссаржевская, виновато поднимаясь с пола и едва удерживаясь от смеха, повторяла:
— Не могу, не могу играть искусственных ситуаций!
Неспособность подчинить свою артистическую индивидуальность неестественному, нежизненному положению, непреоборимое отвращение ко всякой искусственности, неправдоподобной драме вели то к бурному сомнению в своем призвании, то к неудержимому, до истеричности протесту.
При постоянной смене разнохарактерных пьес Комиссаржевской, естественно, приходилось играть и свои, близкие ее природе роли и чужие, чуждые ей по характеру.
Занятая целыми днями разучиванием ролей, репетициями, спектаклями, она писала из Вильны друзьям: «Я так занята, как я не знала, что можно быть занятой!»
И по тону такого рода неоднократных признаний чувствуется, что в этой занятости и горе и радость артистки.
«…Я играю уже роли, а не рольки… — сообщает она, — и играю драматические роли…»
Среди этих ролей особенное место в репертуаре и сценической жизни Комиссаржевской заняла роль Рози в новой тогда пьесе Зудермана «Бой бабочек», шедшей в Вильне впервые для ее бенефиса.
Незадолго до бенефиса, в середине сезона, произошел почти небывалый в летописях театра случай: Незлобии предложил Комиссаржевской контракт на новый сезон с повышением жалованья.
Одновременно он приглашал ее и на летние гастроли в Старую Руссу.
Вера Федоровна растерялась. Никто из ее товарищей еще не получал от антрепренера подобных предложений. Предложение было как нельзя более выгодным и приятным: оно обеспечивало артистку почти на два года работой и давало возможность прожить еще два года в родной Вильне, где многие еще помнили Золотую красавицу и считали праздником даже минутную встречу с нею за кулисами театра или на улице.
Но, с другой стороны, вопрос об Александринском театре был только отложен, и Вера Федоровна об этом не могла забыть. Она посоветовалась с единственным другом. Бравич сказал:
