Об одном из смертников:
«Мысли давно уже утратили свою остроту, проникновенность и живость, и исчезла память — сокровищница прошлого. Нет уж ни скорби, ни радости, ни печали, ни веры, стерлось прошлое, оставив едва заметные следы, нет настоящего и скрылось за непроницаемой пеленой будущее. Печать полного, тупого равнодушия лежит на детском лице этого человека…
— Господи помилуй, — шепчут по временам потерявшие подвижность губы».
Дальше:
«Иногда откуда-то вырывалась нестерпимая жажда жизни, крепко схватывала своими цепкими когтями, бросала и метала из стороны в сторону, открывала беспредельные горизонты. Отовсюду кивала и улыбалась жизнь, полная красок, звуков и любви. И звала своим всепокоряющим голосом, полным музыки и очарований. Будила угасающие надежды, кадила опьяняющим фимиамом, толкающим людей на самоотверженные подвиги, на страшные злодеяния, кидающим в пучину зла и порока и выбрасывающим на высокие, пенящиеся гребни счастья и красоты. И стремительно летели живописные картины, манили, ласкали, радовали. Но за всем этим вставал гигантский призрак, при виде которого цепенело все живое. Он поднял свою беспощадную руку и уже готов снести все, что так страстно и мучительно зовет к себе».
Дальше:
«Смрад и густой дым висели в воздухе, и слабые лучи едва мерцающей маленькой лампы с трудом проникали до средины камер, оставляя в тени углы их… Серые стены, серые костюмы и такие же серые худые лица арестантов. Плотными рядами лежат они на полу, усиленно стараясь погрузиться в сон, его не было…
Тихо и неожиданно перед дверью «малой смертной» показалась темная большая тень, затем знакомый предательский звон отпирающегося замка, и сон, как трусливый вор, заслышавший преследователей, стремительно бросился прочь. В камерах мгновенно все ожило».
Двое смертников, Соколов и Поливанов, запели.
«Казалось, поет огромный хор. Красиво и стройно лились звуки молодых, чистых голосов. Высоко поднимался мягкий, ласкающий душу тенор, и в нем слышалось что-то тяжелое, большое, от которого хочется плакать. То в усиливающихся, то в замирающих звуках его была не песня — это была молитва глубоко несчастного, забытого, страдающего человека, давшего простор наболевшей душе…»
15 марта Сергею Мироновичу исполнилось двадцать шесть лет. Свой день рождения он в пятый раз встретил в тюрьме.
16 марта его судили.
Защиту подготавливали шесть адвокатов. Те, которые двумя годами раньше, 2 марта 1910 года, вынудили суд признать Попова, Решетова и Шпилева непричастными к типографии на Аполлинариевской.
