Учился Сережа день ото дня лучше. Переводные экзамены сдал блестяще. Из сорока первоклассников семнадцать отсеялись или остались на второй год, а среди остальных самым примерным был Костриков.
Каникулы он провел в Кукарке у Глушковых — сюда к матери и сестрам приехала и Юлия Константиновна. Они приняли гостя словно сына. Ни прежде, ни потом, за всю юность, не было у него поры, привольней и беспечней того лета.
Едва Сережа вернулся в Казань, на торжественном акте, посвященном началу учебного года, объявили: он, Костриков, единственный в своем классе, накануне удостоен награды первой степени. Вслед за этим губернская газета «Волжский вестник» черным по белому назвала его, Кострикова, в числе восьми самых лучших из трехсот питомцев промышленного училища.
Начали меняться и порядки в училище. Видя, как пагубна перегрузка учащихся и как им, детям мелких чиновников, ремесленников, крестьян, не хватает общего развития, преподаватели отважились на смелые нововведения. Уроки укоротили, удлинили перемены. Позади главного корпуса залили каток. Создали оркестр, хор и танцевальные кружки.
Коньки были Сереже не по карману, на танцы и оркестровые сыгровки не тянуло, но в хоре он пел охотно. С удовольствием посещал и самодеятельные спектакли, литературные вечера с туманными картинами.
Осенью училищные развлечения померкли. В городском театре играла оперная труппа, гастролировавшая то в Казани, то в Саратове. Эту труппу, а заодно и драматическую, держал известный актер, режиссер и антрепренер Николай Иванович Собольщиков-Самарин. Оркестром руководил Вячеслав Иванович Сук, ставший вскоре главным дирижером Большого театра в Москве, а после Октября — одним из первых народных артистов республики. Попеременно е ним в Казани и Саратове дирижировал оркестром достойный сотрудник этого замечательного музыканту, Лев Петрович Штейнберг, впоследствии народный артист СССР.
В начале века все трое были в расцвете сил, и «казанско-саратовская опера» славилась.
Сережа, пристрастившийся к искусству в уржумской «Аудитории», зачастил в городской театр, благо жил поблизости.
Мир, открывшийся за театральным занавесом с пушкинским лукоморьем, дубом зеленым и златой цепью, покорил еще сильнее, чем в детстве «Аудитория». Целыми неделями ходил Сережа восхищенно-растерянный, неприкаянный. Он непрестанно напевал — за солистов, за хор, за оркестр. Напевал, идя по улице и сидя за учебниками. Они были словно партитуры — то «Курс механики» Лауэнштейна и «Электроосветительное дело» Закржевского, то литографированные записки Жакова и «Технология металлов» Гессе, то «Спутник механика» Бернулли и даже «Христианский катехизис» отца Филарета.
