А я спектакля уже не увижу, и всего, что будет в этом выдуманном лесу, в этом ярко-зеленом, неправдоподобном лесу.
Прощайте, старые липы, прощайте и вы, каштаны!
С громом, высекая из булыжника искры, проехала пожарная команда, и пожарники в касках, похожие на римских легионеров, дули в медные трубы. Жизнь была в зените, а я уезжал…
Вдруг из-за угла выскочил рыжий мальчишка в полосатой тельняшке, тот, ехидный, вечный мой враг.
— Давно я тебя не видел, — сказал он.
— Ну и что? — сказал я.
— Давно я тебя не видел! — повторил он, еще не зная, к чему прицепиться.
Мальчишки, игравшие в кон, спрятали монеты и, заложив руки за спину, ждали, чем все это кончится.
— А что, хочешь под ложечку?
Он весь был еще тут, на улице, а мне уже было все равно. И я грустно думал: «Я вижу тебя в последний раз».
Но он понял это по-своему, и рыжина его зацвела от храбрости.
— Дрожишь?
— А ты не дрожишь?
— Я вот как шарахну!
— А я не шарахну?
И вцепились друг другу в волосы.
И я унес рыжий клок и бросил в крапиву. Гори, гори в крапиве!
На углу Робеспьеровской встретился учитель географии, в панаме, с круглым и твердым животиком, будто он носил под жилетом глобус. Я еще издали снял кепку.
— Ну, что поделываете, молодой человек? — впервые обратился он ко мне на «вы».
— Уезжаю, Дмитрий Семенович.
— Куда же вы направляете свои стопы? — как обычно, высокопарно спросил Дмитрий Семенович.
— Хочу поехать в большой город.
— И что же вы намерены предпринять в большом городе?
— Я намерен работать, — сказал я.
— И какую вы мыслите себе в перспективе работу?
— Я еще не знаю, Дмитрий Семенович.
— Земной шар велик… — торжественно сказал учитель географии. — Желаю вам удачи, Главацкий!
И, постукивая палочкой, в панамке и пенсне на длинном шелковом шнурке, он, учивший нас, что на свете пять континентов и пять океанов, ушел вверх по Робеспьеровской, мимо домиков с красными мальвами, и исчез, оставив меня один на один с этим миром, где пять континентов и пять океанов…
И я пошел домой и стал читать «Джимми Хиггинса» Эптона Синклера. Мне совсем не хотелось читать «Джимми Хиггинса», но с некоторых пор я стал закалять волю, готовясь к будущему, и дал себе слово прочитывать каждый день сто страниц, а если больше, то на следующий день не переходит и не засчитывается.
Сверкал зеленый сад, ворковали голуби, где-то на соседнем дворе мальчишки кричали: «Пас! Пас!»
А я закалял свою волю. Сорок первая страница, сорок вторая…
Сад стоял тихий, нежный. Над цветущим жасмином летали мотыльки.
