В это время открывали биржу труда подростков, и мы выстраивались в длинную очередь у массивных дверей, окованных, как в банке, железом.
Тут были расклейщики афиш с кистями, белыми от клейстера, папиросники со своими фанерными лотками, бывшие ученики жестянщиков в черных рубашках и просто парнишки в кепочках, только что кончившие единую трудовую школу, эту школу обществоведения, плана Дальтона, пионерских форпостов, товарищеских судов, и теперь, с обрывками случайных, неуверенных и часто перемешавшихся в кашу знаний о катете и гипотенузе, пестиках и тычинках, феодализме и капитализме, они входили в жизнь.
Открылись железные двери. Все потоком, толкая друг друга, хлынули в заплеванную, прокуренную, пыльную, с массивными, как памятники, чугунными урнами залу, и выстроились, и зазмеились очередями у маленьких закрытых окошечек. Масса окошечек, из которых раздают счастье.
Вот одно окошко открылось. Все зашумели и затихли, прислушиваясь.
Из окошка вызвали:
— Ученик котельщика, один.
— Котельщик, котельщик, — пошло по очереди.
Но я ничего не умел, ничего не знал. Я мог предложить только свою жажду труда, и, может, даже не труда, я еще не знал, что такое труд, а жажду и потребность быть в жизни, быть вместе со всеми и идти в ногу, быть на учете. О, как все мы тогда хотели быть на учете!
«Я стою на учете на бирже труда», «Я иду на отметку на биржу труда», «Сегодня на рынке труда требуются…» И не было более желанного разговора.
Союз металлистов. Союз водников. Союз совторгслужащих. Кто теперь знает, как звучали эти слова!
Открылось еще одно окошко:
— На выезд ученик по обжигу кирпича в гофманских печах.
Вот как: в гофманских печах! Это было для меня как «80 000 километров под водой».
Очередь не двигалась. Я угорел от махорочного дыма, от ожидания и волнения. Кружилась голова.
Подошли двое, обвязанные цветными шарфами: один — толстяк с надутыми, будто резиновыми щеками, а другой — серенький сморчок, но оба в одинаковых кургузых, обтянутых в талии пиджачках и широчайших брюках «чарльстон».
Толстяк снял кепочку и сказал:
— Почтение!
Никто ему не ответил.
У него был детский ротик, детский подбородок — этакая свинья с детским ротиком.
Оба остановились, разглядывая очередь, как бы выискивая знакомых.
— Загораете? — спросил толстяк.
— А у тебя что, голова болит? — ответили из очереди.
— Есть работенка, — шепелявя, сказал сморчок, у которого была отвислая губа.
— Знаем вашу работенку! — откликнулись из очереди.
