Сколько раз это уже было, сколько раз повторялось тут и на всем свете.
Ничего я этого не знал. Для меня это было в первый раз, и казалось, что впервые, впервые в мире уезжаю я. Я уезжаю, а все остаются. Неужели они остаются? И смотришь на эти старые, постные лица: «Неужели вы остаетесь тут навеки?» И не веришь в это, а веришь в какую-то иную, путешествующую судьбу всего на свете.
Скорее, скорее уехать! Все казалось, я опоздаю, все казалось, там начнут без меня и закончат, и будет новая, великолепная жизнь, а я останусь ни при чем.
Гудел гудок на железной дороге.
— Ну что, уже наплакались? — спросил извозчик Дуда.
— Наплакались.
Дуда поднял кнут:
— Но-о, скаженные!
И сразу поднялся крик прощания, залаяла Жучка. Неожиданно тронулся фаэтон и загрохотал по булыжнику. Жучка бежала рядом, глядела на меня и мне показалось, что она плачет. Или это были мои слезы?..
До сих пор я ездил бесплатным пассажиром на запятках фаэтона, и вот впервые для меня катился фаэтон. Для меня покрикивал извозчик Дуда, стреляя в воздухе кнутом, и бежали, поднимая пыль, помахивая хвостами, клячи лошади.
Маленькие, светлые хатки в зелени огородов, оранжевые подсолнухи, прямо глядевшие в лицо солнцу, бесконечно сверкающее кипенье листвы.
О, как странно, что, уезжая, вот в эти последние минуты, когда все уходит назад, исчезает в пыли, уплывает на веки вечные, только бы и смотреть, смотреть вокруг во все глаза, а ты думаешь: скорее, скорее!
— Ну что, будешь скучать? — спросила мама.
— А что ему скучать? — отвечал за меня извозчик Дуда. — Что ему скучать, он свою цацку найдет. Но-о, безумные!
И бегут, бегут извозчичьи лошадки, пегие, домашние, помахивая хвостами.
Когда выехали в поле, извозчик притих, я сидел на козлах, овеваемый полынным ветром. И, провожая, кричали кузнечики, кричали со всех сторон, со всех травинок, неистово, с дрожью.
А там, уже вдали, — башня водокачки, и желтое здание вокзала, и на путях — красные вагоны. Надвигалась станция — это удивительное, особое, как бы наделенное иной жизнью место на земле, где совсем другой воздух и от приближения к которому так щемяще дрожит сердце.
— Тп-р-ру! Приехали.
Он появляется неожиданно, жарко наплывая всей железной широкой грудью, весь в пару и одышке.
Он останавливается со скрежетом, и пыхтит, и злится, что задержали его по дороге, задержали, когда он только разбежался, и ждет тебя, сердитый, горячий, запыленный в пространствах земли.
— Как же ты там будешь один! — спросила мама, и глаза ее стали жалкими. Она всхлипнула и взяла мое лицо в свои теплые руки и долго, мучительно прощально глядела, будто в первый и последний раз, будто прощалась со всеми видениями и надеждами.
