В этот ранний утренний час в сумрачных коридорах управления дороги, где еле мерцали синие лампочки, слышался дробный стук сапог и военно-жесткий голос разводящего. Стояли в козлах винтовки, и на канцелярских столах и на полу, подложив под голову ватники и форменные шинели, спали пожилые бойцы истребительного батальона.
— Ведите меня к самому главному, — не вытерпел я.
— Мал еще для самого главного, — сказал Дукельчик.
— Так что же, сколько мы будем ходить?
— Сколько надо, столько и будем ходить, — ответил мой страж.
Мы остановились у кабинета, на котором была табличка: «Начальник политотдела».
— Можно зайтить? — спросил Дукельчик.
— Давай попробуй! — ответил голос из кабинета.
Здесь еще царила ночь. Шторы были плотно закрыты, и горело затененное зеленым абажуром электричество, такое слабое и печальное после утреннего солнца.
Радио передавало утреннюю сводку, и широкоплечий человек в диагоналевых, военного образца, бриджах на подтяжках и в мягких спальных туфлях с меховой опушкой стоял у большой, занявшей всю стену географической карты и, не оборачиваясь к нам, продолжал переставлять красные и синие флажки, которые вели по карте от самого пола до потолка изломанную линию фронта.
— Тсс… — сказал мой страж.
В комнате кроме карты висели на стенах красочные диаграммы мирного времени, где большие, малые и совсем малюсенькие краны и вагоны-думкары наглядно изображали сравнительное увеличение погрузки и скорости оборота вагонов на станциях Юго-Западной дороги.
— Ну что, Дукельчик, — сказал человек в бриджах, закончив перестановку флажков, — опять «шипиона» привел?
— Шипион не шипион, — недовольно ответил Дукельчик, — а проверочку надо, товарищ начподора.
— Ладно, — сказал начподора, — можешь идти. Кто будешь? — обратился он ко мне.
Лицо суровое, с косматыми, сердитыми бровями, но, может оттого, что они были совсем светлые, белесые, не верилось в их сердитость. И действительно, когда в ответ на его строгий вопрос я пролепетал: «Свой», он улыбнулся, косматые брови поднялись и стали какими-то наивными, добрыми, и он засмеялся тихим смехом хорошего человека.
— Так-так, значит все-таки свой?
Теперь у него было добродушное лицо старого деповского слесаря или машиниста, которое от долгого общения с железом как бы само получило теплый железный оттенок; сходство это еще дополняли очки мастерового в тонкой металлической оправе.
