Крики и стоны раненых заглушались стуком колес, ответной пальбой зениток и ревом паровоза.
Никогда, сколько будешь жить, не забудется этот тоскливый, тревожный, вырвавшийся из теплой железной утробы рев.
Уже давно исчезла во тьме полей свечой горящая водокачка, в окнах мелькали серые, волнистые просторы полей, одинокие деревья, с удивлением слушавшие рев паровоза, а он все кричал. Но вот поезд замедлил ход и остановился в темной степи. И стало тихо.
— Топчихинский!.. Топчихинский!.. — позвал девичий голос.
— Убитый твой Топчихинский, — ответили ей.
Вспомнилось, как перед эвакуацией военрук курса, пожилой капитан, задавал студентам контрольный вопрос:
— А что будете делать, если попадете в окружение?
Спросил он и Топчихинского.
— Будем стараться не попадать в окружение, — глядя прямо в глаза капитану своими светлыми, добрыми, наивными глазами, отвечал Топчихинский, студент-историк, по книгам изучивший все войны от Карфагена до Халхин-Гола.
Говорят, немцы прорвались из Кременчуга. Перерезана последняя нить связи Киева со страной.
Слышно, как тяжело, в одышке, сопит локомотив. Ветер свищет в болотной осоке.
И в этой тишине ты начинаешь вдруг понимать, что никогда не простишь себе, если в тяжелый час не вернешься в осажденный родной город.
Теперь даже в воображении не можешь себе представить, как бы ты мог уехать на восток, как мог бы сидеть, глядя в окно на проплывающие пейзажи, укладываться на полке, спать, забыв обо всем на свете, или читать книгу, или бегать на станциях за кипятком и волноваться, что кипяток не горячий, делать все, что делают люди в пути.
— Кто назад на Киев — получай боепитание!
Шинели, селянские свитки, кожаные пальто и габардиновые плащи ответработников — все в одной очереди на насыпи у этого тяжелого багажного вагона. Люди протягивали руки и получали сверху, из вагона, от интенданта в зеленой фуражке, патроны, пачки гранат, кирпичики солдатского хлеба, а у кого не было оружия — и винтовки. Протянул и я руку. Интендант взглянул на меня, и то ли я показался ему юным для войны, то ли он выдавал припасы и паек только своей команде, а я принял это за очередь, только он взглянул на меня, выдал кирпичик хлеба и сказал:
— Следующий!
— Товарищ, я студент! — крикнул я.
— Все мы студенты, — ответил интендант. И над головой моей поплыла новенькая винтовка. — Получай, Черемушкин, — сказал интендант стоящему за мной молодому пареньку в ватнике.
Черемушкин рассматривал новую винтовку.
