— Подопечные, — расплылась Агафья Парфеновна сладенькою улыбочкой. — Девочки мои… сговоренные ужо…
Девочки зарделись, тоже одинаково, пятнами.
— Едем вот к женихам… идемте, идемте… — она подтолкнула девиц, которые, похоже, вовсе не желали уходить. Оно и верно, где там еще эти женихи? А тут вот мужчинка имеется, солидного виду, в очках черных, с шарфом на шее. Этакого модника на станции, да что на станции, небось, во всем городке не сыскать. И каждая мысленно примерила на руку его колечко заветное…
Вот только Агафья Парфеновна не имела склонности дозволять всякие там фантазии.
— Женихи, — произнесла она строгим голосом, от которого у Евдокии по спине мурашки побежали, — ждут!
И этак самую толстую из девиц, уже и про скромность позабывшую — а то и верно, какая у старой девы скромность‑то? — пялившуюся на Сигизмундуса с явным интересом, локоточком в бок пихнула.
Девица ойкнула и подскочила…
— Я сейчас, Дусенька… девочек обустрою…
— Девочек? — шепотом спросила Евдокия, когда панна Зузинская исчезла за вереницей лавок. — Что здесь происходит?!
И тощую ногу Сигизмундуса пнула, во — первых, на душе от пинка оного ощутимо полегчало, во — вторых, он и сам пинался, так что Евдокия просто должок возвращала.
— Я и сам бы хотел знать.
Второй гудок заставил вагон вздрогнуть. Что‑то заскрежетало, с верхней полки скатился грязный носовой платок, забытый, верно, кем‑то из пассажиров, и судя по слою грязи, за которым исконный цвет платка был неразличим, забытый давно.
А в третьем вагоне объявились новые пассажиры.
Первой шла, чеканя шаг, девица в сером дорожном платье, явно с чужого плеча. Шитое из плотной серой ткани, оно было явно тесновато в груди, длинные рукава морщили, собирались у запястий складочками, и девица то и дело оные рукава дергала вверх.
На лице ее бледном застыло выражение мрачной решимости.
Следом за девицей шествовала троица монахинь, возглавляемая весьма корпулентною особой. Поравнявшись с Евдокией, монахиня остановилась.
Пахло от нее не ладаном, но оружейным маслом, что было весьма необычно. Хотя… что Евдокия в монахинях понимает?
— Мира вам, — сказала она басом, и куцая верхняя губа дернулась, обнажая желтые кривые зубы.
— И вам, — ответила Евдокия вежливо.
Но смотрела монахиня не на нее, на Сигизмундуса, который делал вид, будто бы всецело увлечен очередною книженцией.
— И вам, и вам, — Сигизмундус перелистнул страницу, а монахиню не удостоил и кивка, более того, весь вид его, сгорбившегося над книгою, наглядно демонстрировал, что, помимо оной книги, не существует для Сигизмундуса никого и ничего.
