Надежда Александровна погасила свет в гостиной и гневно проплыла мимо дочери. Наташа упала на диван и безутешно зарыдала. Она не могла вспомнить дня, когда мать приласкала ее, прижала бы ее голову к своей груди. Отца она не видела уже четыре года, — он принимал за границей оружие для русской армии и флота. После окончания гимназии Наташа хотела пойти на учительские курсы, но мать энергично и непреклонно заставила ее поступить на курсы стенографии и медицинских сестер: это было модно в избранном кругу — даже царица и великие княгини посещали военные госпитали.
А тут Гриша, такой чистый, такой искренний, так увлеченный высокими идеями, и его приятели — студенты и рабочие, — и кружок политической агитации в старом домике, у отца Володи Фролова, где они вместе с Гришей занимались и даже — шутка сказать! — выступали, — все это было так непохоже на пустой, фальшивый мир ее прежних знакомых, что лишиться этого — все равно, что лишиться свежего воздуха, лишиться счастья.
Плачет, содрогается в рыданиях Наташа. «Надо бежать, — мелькнула у нее мысль. — Но куда?» И как бы отсекая даже предположение об этом, мать начала закрывать на ночь все сложные и хитрые запоры. Резко проскрипели крюки, вгоняемые в тугие гнезда. Напевая французскую песенку, Надежда Александровна проследовала в спальню, мельком глянув в темный провал гостиной.
«Я лучше знаю, в чем твое счастье, милая», — холодно и уверенно подумала она.
27 декабря 1918 года
Петроград
Не в первый раз шел на конспиративную встречу Безбородько, но редко когда испытывал такое чувство близкой и реальной опасности, зябкое ощущение провала, как сейчас. Весь его профессиональный опыт подсказывал, что подпольные собрания с большим числом разношерстных участников — дело почти наверняка гиблое. Сегодня же в особняке на Фонтанке, как он знал, соберется около трех десятков людей, самых разных по своим взглядам, профессии и общественному положению. Организаторами собрания были эсеры, но кроме них были приглашены монархисты, кадеты, а также несколько лиц, не связанных никакой партийной дисциплиной. «Цвет нации! — злобно думал Безбородько. — Болтуны, оратели, словоблуды! Как затеют свои умные споры о принципах, да с криками, да с битьем в грудь, тут и бери их, разлюбезное чека, голыми руками!» В сумерках его смуглое лицо за поднятым воротником стало вовсе темным, лишь остро поблескивали глаза. Его несколько успокаивало лишь то, что многие участники собрания были платными агентами сэра Уильямса, а уж этот серый волк, как успел понять Безбородько, не из тех, кто терпит пустопорожние словеса и брезгует маскировкой.
