Элвис посмотрел на простыню поверх своих костлявых коленей. Подумал: «Боже мой, сколько же я тут? Я правда проснулся или мне снится, что я проснулся? Как же вышло, что все мои планы привели сюда? И когда подадут обед, а учитывая, что там подают, какая мне разница? А если бы Присцилла узнала, что я жив, то приехала бы меня повидать, хотела бы меня видеть, и хотела бы еще перепихнуться, или бы мы об этом только говорили? И наконец, ну правда, есть в жизни хоть что-то, кроме жратвы, дерьма и секса?»
Элвис сбросил простыню, чтобы сделать то, чем занимался во сне. Натянул ночнушку, наклонился и осмотрел член. Он был мелкий и сморщенный. Не похож на тот таран, что врывался в пелотки старлеток или забивал им рты, как огромный цуккини, или выдавливал сперму, пенистую, как глазурь на торте. Самым здоровым в его члене остался огромный фурункул, окруженный черным и в центре заполненный гноем. Более того, этот фурункул рос, и ему скоро придется придвигать к койке стул и класть на него подушку, чтобы фурункулу было где спать. Теперь в этой херне больше гноя, чем спермы в его чреслах. Старый хрен больше был не пушкой из плоти, выцеливающей голые жопы. Он стал арахисом, слишком мелким, чтобы его собирать; оставшийся преть на лозе. А яйца стали парой темнеющих, гнилых изюмин, слишком вялых, чтобы производить сок для вина жизни. Ноги стали спичками с огромными, покрытыми венами стопами на концах. Пузо так раздулось, что было больно наклоняться, чтобы изучить член с яйцами.
Натянув ночнушку и простыню, Элвис откинулся и подумал, как было бы здорово, если бы на обед принесли бутерброд с арахисовым маслом и обжаренным банановым хлебом. Было время, когда он со своей командой садился на частный самолет и летел через всю страну, только чтобы отведать специально приготовленный бутерброд с арахисовым маслом. Вкус и посейчас чувствовался на языке.
Элвис прикрыл глаза, надеясь, что проснется от кошмара, но не проснулся. Снова открыл глаза, медленно, и увидел, что остался там же, где и был, и лучше не стало. Он потянулся и открыл тумбочку, достал круглое зеркальце, посмотрел на себя.
Он пришел в ужас. Волосы белые, как соль, и драматично исчезают. Морщины такие глубокие, что там могли бы прятаться червяки, большие, ночные твари. Его надутые губки больше не надутые. Скорее похожи на пасть бульдога, напоминая о бульдоге еще потому, что у него текли слюни. Он протащил утомленный язык по губам, чтобы промокнуть слюну, тем продемонстрировав в зеркальце, что у него не хватает многих зубов.
