— Я был на орбитреке. А ты?
— Просто проходила мимо.
— И часто ты так делаешь?
— Практически все время, — ответила она.
Последние теперь шаркали на выход. Она встала и уронила книжки в рюкзак, болтавшийся на стуле. Я оставался на месте, наблюдая.
— Интересно, что тебе есть о нем сказать.
— О профессоре.
— Есть какие‑нибудь интересные наблюдения?
— Я однажды с ним разговаривала, — сказала она. — Лицом к лицу.
— Ты серьезно? Где?
— В забегаловке в городе.
— Ты с ним разговаривала?
— Я не могу надолго оставаться в кампусе. Надо иногда выбираться куда‑нибудь.
— Знакомое чувство.
— Это единственное место, где можно поесть, не считая здешней столовой, так что я зашла и села, а он был в кабинке через проход.
— Невероятно.
— Я села и подумала: «Это он».
— Это он.
— Там было большое раскладывающееся меню, я за ним пряталась, украдкой поглядывала. Он ужинал, что‑то облитое коричневым соусом, как из центра земли. И у него была кола, банка с гнутой соломинкой.
— Ты с ним разговаривала.
— Я сказала что‑то не очень оригинальное и мы перебросились парой слов. На его втором сиденье он бросил куртку, а я ела салат, а поверх его куртки лежала книга, и я спросила, что он читает.
— Ты с ним разговаривала. С человеком, при котором опускаешь взгляд из первобытного страха и ужаса.
— Это же забегаловка. Он пил колу через соломинку, — сказала она.
— Фантастика. Что он читал?
— Он сказал, что читает Достоевского. Я точно скажу, что он мне ответил. Он сказал: «Днем и ночью — Достоевский».
— Фантастика.
— А я сказала ему про совпадение, что читаю много стихов и всего пару дней назад прочитала стих с фразой, которую как раз вспомнила. «Как полночь в Достоевском»[1].
— А он что?
— Ничего.
— Он читает Достоевского в оригинале?
— Я не спросила.
— Интересно, да или нет. Мне кажется, да.
Возникла пауза, и потом она сказала, что бросает учебу здесь. Я думал об Илгаускасе в забегаловке. Она рассказала, что она здесь несчастна, что ее мама всегда говорила, как прекрасно она умеет быть несчастной. Она переезжает на запад, сказала она, в Айдахо. Я ничего не ответил. Я сидел, сложив руки на ремне. Она ушла без куртки. Ее куртка, видимо, была в гардеробе на первом этаже.
На зимних каникулах я остался в кампусе, один из немногих. Мы называли себя Брошенными и говорили на ломаном английском. Также игра включала осанку зомби и размытый взгляд, и продлилась полдня, пока не надоело.
В спортивном зале я тупо двигался на орбитреке и попал под чары забытой мысли. Айдахо, подумал я. Айдахо, слово, столько гласных и непонятного. Неужели прямо тут, где мы были, для нее недостаточно непонятно?
