В такие дни свет гас быстро, и мы говорили почти без умолку, споро шагая навстречу ветру. У всех тем были призрачные связи — врожденная болезнь печени Тодда перетекала в мое желание бежать марафон, то вело к этому, теория простых чисел к попавшимся деревенским почтовым ящикам, стоящим вдоль тупиковой дороги, одиннадцати отдельным стойкам, заржавевшим и почти повалившимся, простое число, объявил Тодд, фотографируя их на мобильный.
Однажды мы дошли до улицы, где жил человек в капюшоне. Тогда я и рассказал Тодду о своей идее, прозрении в морозной ночи. Я знаю, кто это, сказал я. Все сходится, каждая деталь, его происхождение, семейные узы, его присутствие в городе.
Он сказал: «Хорошо».
— Во — первых, он русский.
— Русский.
— Он здесь потому, что здесь его сын.
— У него нет манер русского.
— Манеры? Какие манеры? Его легко могут звать Павлом.
— Нет.
— С именами возможности широкие. Павел, Михаил, Алексей. Виктор с твердым «к». Его покойную жену зовут Татьяна.
Мы остановились и посмотрели дальше по улице, в сторону серого дома, где, условились мы, жил наш человек.
— Ты послушай, — сказал я. — Его сын живет в городе, потому что преподает в колледже. Его зовут Илгаускас.
Я ждал, когда его шокирует.
— Илгаускас — сын человека в куртке с капюшоном, — сказал я. — Наш Илгаускас. Они русские, отец и сын.
Я показал на него и подождал, когда он покажет в ответ.
— Илгаускас слишком старый, чтобы быть его сыном, — сказал он.
— Ему даже пятидесяти нет. А нашему человеку легко около семидесяти. Вероятнее всего, идет восьмой десяток. Все сходится, все работает.
— Илгаускас — русская фамилия?
— Почему бы и нет?
— Какая‑нибудь другая, что‑нибудь поблизости, но не обязательно русская, — сказал он.
Мы стояли, глядя на дом. Мне стоило ожидать сопротивления, но идея так меня сразила, что заглушила инстинкт осторожности.
— Есть кое‑что, чего ты не знаешь об Илгаускасе.
— Ладно, — сказал он.
— Он днем и ночью читает Достоевского.
Я знал, что он не спросит, как я наткнулся на эту деталь. Она была завораживающая и она была моя, не его, что означало, что ему придется оставить ее без комментария. Но пауза была короткой.
— Разве обязательно быть русским, чтобы читать Достоевского?
— Суть не в этом. Суть в том, что все сходится. Это формулировка, это мастерски, это структурировано.
— Он американец, Илгаускас, как и мы.
— Русский — всегда русский. Он даже говорит с легким акцентом.
— Я не слышу акцента.
— А ты послушай. Он есть, — сказал я.
