Для украинского общества главными элементами традиции являлись не политические, но этноконфессиональные факторы. Выдающимися историческими личностями считались в первую очередь киевские князья, ратовавшие за сохранение отцовской веры и ни при каких обстоятельствах не отступавшие от нее, а главными деяниями прошлого – сражения за веру и отчизну»[206].
У современного украинского автора по этому поводу читаем: «Представители патриотично настроенной шляхты, духовенства и интеллигенции развивают идею безпрерывности бытия руського (понимаем – украинского) народа с княжеских времен. Так князей и казацках гетманов авторы представляли частицами одной и той же Руси. С 20-х годов XVII столетия понятие “руський народ” становится “терминологической конкретностью, означающий жителей территорий, исторически связанных с Киевским и Галицко-Волынским княжествами”, как считает Наталья Яковенко. Начинает выделяться такой особый признак украинского народа, как “преславная руськая кровь”. <…> Часто перемена православного вероисповедания на католическое или униатское трактовалось как проявление национальной измены. У средней шляхты формируется взгляд на себя как на “руський народ политический”, равноправный с польским и литовским народами и который вместе с этими народами выступал как творец Речи Посполитой»[207] (пер. мой. – Б. Д.).
В этой цитате на себя обращают следующие моменты: автор находит представителей интеллигенции в начале XVII в., да не где-нибудь, а на Украине; «руський народ политический» это украинская шляхта, а равноправна она польскому и литовскому народам-шляхте. Обращает на себя внимание и то, что украинская шляхта считала представителей других сословий Украины-Руси тем же «народом руським», хотя и не «политическим», польские же шляхтичи смердов-поляков поляками не считали.
«Также как и для польского дворянства, критерием ее (украинской шляхты. – Б. Д.) социального положения было происхождение, род и генеалогические связи, но акцент ставился не на традиции республиканизма, а, прежде всего, на передачу религиозного наследия. Поэтому украинские дворяне возводили свои роды к киевским князьям и религиозным деятелям. Но сведения о них черпались не из записей хроник и генеалогиям, а из преданий, устной традиции, и таким образом передающегося по наследству “доброго имени” в народной памяти»[208].
Так, например, брацлавский воевода А. Кисель в своем письме от 31 мая 1648 г. примасу католической церкви Речи Посполитой архиепископу Гнезненскому М. Лубенскому, одновременно, в связи с кончиной короля Владислава Четвертого, исполнявшего обязанности главы государства, писал: «Союз внутреннего врага с неверными так страшен, что едва ли сможет Речь Посполитая противостоять ему собственными силами. Другое и того гибельнее, но я должен сказать об этом по своей верности к любимой отчизне (ибо, хотя я происхожу от древнего русского рода, но от такого, в котором потомство Болеслава угасло лишь тогда, когда мой предок пал во вратах вверенного его защите Киева, и я обязан поступить так же, если судьба велит). <…> Позаботьтесь об отчизне, и притом поскорее, чтоб с ней не сбылось (от чего Боже упаси!) то же, что с римской империей. Я, сделавшись нищим, остаюсь здесь, в бедном своем замке, и, не привыкши доселе уходить с поля битвы, готов обагрить верность свою кровью и запечатлеть ее смертью, ибо лучше умереть смертью, по обычаю сарматов, и не видеть посрамления народа, нежели жить, предавшись позорному бегству»
