Но сейчас я почувствовала вдруг по отношению к нему странную жалость. Совсем не ту, которую испытывала по отношению к бабушке или дяде Паше. К разбившему коленку малышу. К незнакомому старику, который дрожащими пальцами отсчитывает в магазине мелочь за пакет кефира. К девушке в красивом платье, которая полными отчаяния глазами смотрит то на часы, то на выход из метро. Нет, это была совсем другая жалость. Дурная бабья жалость, — «она его за муки полюбила»! — которая сломала не одну судьбу.
Мне вдруг захотелось подняться к нему, сесть рядом, погладить по худой спине с выпирающими даже через рубашку позвонками. Нагнуться и поцеловать в макушку со смешным, вечно торчащим завитком волос. Ведь он же мужчина, а мужчины так тяжело переживают крушение мечты. Особенно если ее исполнение было всего в одном шаге.
Налетел ветерок, зашумели верхушки деревьев. Я снова услышала звон, словно шар напомнил о себе. В последний раз взглянув на Костю, который все так же лежал ничком и басовито гудел на одной ноте, я медленно пошла к озерцу.
Может быть, дар дается не всем, может, у меня получится? Может, я — особенная? Я, а не Костя?
Мысль была такой соблазнительно сладкой, что я невольно ускорила шаг. И снова почувствовала ту невидимую силу рядом, которая просила остановиться.
«Иди! Ко мне!» — звал шар… или та светлая фигура?
«Не надо! Подожди!» — умолял другой голос. Впрочем, нет, это был даже не голос. Я просто чувствовала это.
И все-таки я пошла. И не потому, что зов «погремушки» был сильнее, нет. Просто она требовала, настаивала, приказывала — хотя и нежно. Но поняла я это уже потом, а тогда мне было не до размышлений. Я просто встала и пошла.
Подойдя к воде, я протянула руки, и шар послушно скользнул мне прямо в ладони. Я почувствовала то самое тепло и покалывание, о которых писал дядя Паша. И поняла, что если и возможно в этом мире счастье, то оно может быть только таким — держать в руках это чудо, слышать волшебный звон, следить за игрой красок… И — заглянуть в его сердцевину…
Посмотрев украдкой в сторону Кости, я перевела взгляд на «погремушку». Радужные переливы стали бледнее, а звон наоборот усилился. По поверхности шара теперь бежали опаловые волны, похожие на облака. Вот они стали тоньше, сквозь них начала проступать голубизна. И я вдруг поняла, что увижу, если начну всматриваться в глубину «погремушки».
Это была земля в миниатюре. Но не наша земля — а мир первых дней творения, еще не поврежденный грехом. Сейчас мерцающие облака разойдутся, и передо мной окажется Эдем. Райский сад. Я увижу то, чего не видел ни один из живущих и живших на земле после Адама и Евы. Ну, кроме, конечно, дяди Паши и Кости. Почему я так была в этом уверена? Не знаю. Но сомнений не было. И все же…
