Оттфрид мог бы прибавить, что не решался подойти к Люси в присутствии Франциски, которую мог назвать цербером с большим правом, чем Бернгард. Он не счел нужным сообщить молодой девушке также и о том, что, заметив их, под каким-то благовидным предлогом уговорил отца уехать раньше и оставить его здесь одного.
— Как я рад, что вижу вас! — воскликнул он. — Скажите, кому и чему я обязан этим великим счастьем?
Люси коротко и сдержанно рассказала о том, как сломался их экипаж и они должны были остановиться в ближайшем селе.
— Я иду теперь навстречу брату, — прибавила она, — он еще внизу, но сейчас поднимется сюда.
При напоминании о Гюнтере лицо графа омрачилось, а на губах появилась презрительная улыбка.
— Вы позволите мне предложить вам один вопрос, имеющий отношение к вашему брату? — проговорил Оттфрид и, не ожидая согласия Люси, продолжал: — Несколько времени тому назад я имел честь получить от него письмо. Знаете ли вы что-нибудь об этом письме?
— Я? Нет! — с удивлением ответила Люси.
Она искренне недоумевала, почему Бернгарду понадобилось писать графу. После всего того, что брат говорил о нем, она никак не ожидала, что он вступит с графом в какие бы то ни было переговоры.
— Я так и думал, — с довольным видом заметил Оттфрид. — Само собой разумеется, что вы нисколько не виноваты в этой истории, и я не стану сам говорить о ней, хотя она причинила мне много горя. Из-за нее я не мог видеть ваше прекрасное личико в течение нескольких месяцев... О, Люси, если бы вы знали...
Граф почувствовал себя в своей сфере и снова начал осыпать молодую девушку комплиментами. Однако на сей раз его ухаживание не произвело желаемого впечатления. С того момента, как мрачный монах властно взял Люси за руку и увел от графа, чары Оттфрида рассеялись как дым. Может быть, сравнение с отцом Бенедиктом послужило не в пользу графа. Он говорил теперь со всей страстностью, на какую был способен, но его взгляд оставался пресыщенно-равнодушным, и девушка невольно вспомнила глубокие темные глаза, сладко и мучительно проникавшие в ее душу и имевшие неотразимую власть над ней. Франциска была права: с того памятного дня в лесу ее воспитанница стала другой. Сейчас она равнодушно, скорее даже с неудовольствием, слушала те же самые речи, которые еще так недавно наполняли ее сердце восторгом.
Граф не мог не заметить, что Люси необычайно холодна с ним и едва отвечает на его вопросы. Он объяснял эту холодность тем, что Гюнтер и воспитательница девушки восстановили ее против него. В своем самомнении он не допускал даже мысли, что он, граф Ранек, блестящий офицер, может не нравиться какой-то деревенской девчонке! Желая склонить Люси на свою сторону, граф удвоил любезность. Он клялся в своей страстной любви и уверял, что никакие силы не заставят его покинуть Ранек и уехать в столицу, если у него будет надежда время от времени встречаться с Люси. Одним словом, он повторил все то, что нашептывал своей даме на вечере у барона, не было только коленопреклонения, так как земля была сырой.
