Десять лет не поправлялась поветь, скосилась, и солома сгнившая землей проросла — поправил ее Кузьма. Трубу кирпичом обложил, пообедал два раза — не проходит. Тоскует около сердца, жмет и жжет.
А народ Гавриила-архангела празднует. Хоть и неизвестно, чем отличился архангел в Семилужках, но попраздновать почему не попраздновать. От праздника только животу больно, но на то он и живот, чтоб болеть.
Самогонку пьют и песни, какие полагается, поют.
Пошел Кузьма по селу, и мысли были трезвые, но тревожные, как в восстание, а народ гулял и не жаловался.
У часовни стоял мужичонко Силантий с жаровней за плечами, говорил мужикам тонесенько и рукой по воздуху тоже тонесенько проводил:
— Икону делать тоже надо с умом. На краску зола берется с лихвун-травы, а кромя того, крушины на Ивана Купала человек безбабий в трех портках сдирает. Потом третье — это, паре, в жаровне моей архангеловой разводится на яичном желтке от таких особых куриц, про которых и мне знать невыгодно. Иду я, скажем, сейчас в тайгу и буду искать всю вечерю лихвун-траву, и найду ее только под утро, и весь в поту непременно…
Поправил мешок за плечами и пошел тайгой.
Поглядели мужики на часовенку, на тайгу и похвалили Силантия: умный, мол, и все, как следует.
А Кузьма осторожно в кедрах, с боков тропки, за мужичонкой пошел. Идет Силантий, отмахивается от комаров черемуховой веткой, и с лица незнаемость спала — мужичонко как мужичонко, нос перещепой, борода клином и над ртом, конечно, усы.
Ждет Кузьма, какую лихвун-траву искать будет Силантий, и хочет и еще что-нибудь на лице его наблюдать.
Глаз у Кузьмы единственный, крупный, будто два глаза у него, идет по-звериному, дерев не замечает.
Не спешит мужичонко и не ищет, смотрит больше в себя, трубку закурил. Шаг у него бабий, с вывертом, мелок и с припрыжкой, оттого-то, должно быть, и чугунок погрохатывает.
Боязно и печально Кузьме — обернется сейчас и спросит:
— Ты куда?
Нет, идет покуривает.
Сорвал крушинную веточку, в мешок положил, мху с брусничником еще сунул.
Думает Кузьма:
«Лихвун-трава и будет».
Подошел мужичонко к кедру, кору поцарапал, со скуки, должно, потом опять крушинку сломал.
Думает злобно Кузьма:
«Это и будет Иван-Купальный кувшинчик».
Идет за ним, ждет.
Тропа в речушку упала, в песок. Остановился тут Силантий, скинул мешок, лапотину и полез в речку купаться.
И как затрепыхался в воде — потянулся к плечу за ружьем Кузьма. Нет ружья — забыл дома.
Сорвал ветку с пихтача, переломил в пальцах так, что смола кожу слепила.
