– А, молодой человек! – произнес Тед, и даже на это короткое приветствие ему понадобилось порядочно времени. Я с неизменным восторгом слушал старика, говорившего на подлинном йоркширском наречии (воспроизводить которое здесь я и пытаться не стану) с солидной неторопливостью, словно смакуя каждый слог, как смаковал его и мой слух. – Приехали, значит.
– Да, мистер Бакл, и рад, что у вас все готово и вы меня ждете.
– Не люблю я, чтоб человек по делу приехал и зря тут толокся. – Он поглядел на работников. – Ну-ка, ребятки, идите в стойло, приготовьте животину для мистера Хэрриота.
«Ребятки», Эрнест и Герберт, которым обоим было за шестьдесят, побрели в стойло к быку и закрыли за собой дверь. Оттуда тотчас донеслись глухие удары о дерево и мычание, перемежавшееся добрыми старыми йоркширскими выражениями, затем все стихло.
– Вот и сладили, – буркнул Тед, а я по обыкновению удивлялся про себя его одеянию. За все время нашего знакомства я видел его только в этом пальто и в этой шляпе. Пальто, которое в неведомом прошлом, возможно, было макинтошем, вызывало у меня лишь два вопроса: зачем он его надевает и как он его надевает. Длинные, давно утратившие связь между собой лохмотья, перехваченные в талии бечевкой, никак не могли защищать его от непогоды, и одному богу было известно, каким образом он умудрялся различать, где рукава, а где просто дыры. И шляпа! Почти лишившийся тульи фетровый головной убор начала века, поля которого унылыми складками чуть ли не вертикально свисали над ушами и глазами, – неужели он действительно каждый вечер вешает его на колышек, а утром вновь водворяет на голову?
Пожалуй, ответ можно было найти именно в этих полных юмора глазах, безмятежно смотрящих с худого лица. Для Теда ничего не менялось, и десятилетия проходили точно минуты; я вспомнил, как он показывал мне старомодный таган у себя в кухне, на который можно было ставить над огнем кастрюли и котлы. С особой гордостью он продемонстрировал ряд колец, позволявших подогнать отверстие под кастрюлю побольше или, наоборот, поменьше. Можно было подумать, будто речь идет о новейшем изобретении.
– Замечательная штука! И паренек, который мне его делал, на славу постарался.
– А когда это было, мистер Бакл?
– Да в тысяча восемьсот девяносто седьмом. Как сейчас помню. Этот паренек, он на все руки был мастер.
Тут верхняя створка двери открылась, и работники, держа быка за веревки, вскоре поставили его так, как полагалось для продевания кольца. А обставлялось это настоящим ритуалом, заданным раз и навсегда, точно па в классическом балете.
