— А ты ведь действительно что‑то знаешь, — вдруг раздумчиво сказал он. — Но и ты ошибся. Как я. Мы все ошиблись, ужасно, непоправимо, непростительно ошиблись. Мы проглядели самое главное! Мы не имеем права жить!
Он взял в руку деревянную палочку-мешалку, которую подают к шампанскому, и сломал её. Его лицо скривилось в мучительной гримасе.
— Хочешь послушать моего совета? — спросил он. — Возвращайся в Россию!
Я молча кивнул головой. Увы, я это понял, едва ступив на берег Турции. Но поправить мою ошибку я уже не мог.
Вскоре я узнал, что Слащов уехал в Советский Союз, а ещё через несколько лет из газет мне стало известно, что его убил рабочий, брат одного из тех, кого он повесил в Джанкое. Просто, встретя на улице, вынул револьвер и убил. Советское правительство присудило его к десяти годам тюрьмы.
Так окончилась жизнь этого странного и страшного человека…
В Константинополе сначала все эмигранты были полны надежд.
— Это ненадолго! — говорили спокойные, уверенные спекулянты, которым удалось кое‑что вывезти и кое‑что заработать. Многие заходили в своём оптимизме ещё дальше.
— Англичане дают деньги, экипировку и вооружение, — говорили они.
— Но они уже давали, — робко возражал я.
— Будет сформирована новая армия, которая будет на английских кораблях отправлена и высажена.
— Но они уже высаживали! — деликатно напоминал я.
— Ничего. На этот раз это вполне серьёзно!
Возражать было бы напрасно.
Какой‑то купец из старых московских фамилий — не то Зотов, не то Филиппов или Морозов — даже принимал пари на любую сумму, что к Новому году будем в Москве.
Некоторых подозрительных персонажей спешно вызывали в разведки и штабы, вели с ними какие‑то переговоры.
Много обещали, много предлагали. Немолодые особы сомнительной репутации, работавшие в «Осваге» и в белых разведках, делая хорошую мину при плохой игре, загадочно улыбались и иногда по большой доверенности интимно говорили:
— Ждите больших событий! Скоро поедем домой!
А в Галиполи на острове тихо умирала бессильная разоружённая армия. А на другом острове, Принкипо, в настоящем земном раю, среди роз, глициний и магнолий, в лучшем отеле мира сидели, как в концлагере, русские беженцы на английском пайке и играли в карты на коробки «корн биф» — консервов, проигрывая друг другу свои полуголодные пайки. С горя они отвинчивали дверные медные ручки и продавали их за гроши на барахолке, чтобы курить и пить турецкую водку.
Старые желтозубые петербургские дамы в мужских макинтошах, с тюрбанами на голове, вынимали из сумок последние портсигары — царские подарки с бриллиантовыми орлами — и закладывали или продавали их одесскому ювелиру Пурицу. Они ходили все одинаковые — прямые, с плоскими ступнями больших ног в мужской обуви, с крымскими двурогими палочками-посохами в руках и делали «бедное, но гордое» лицо.
