— Ну и ладно. Дайте-ка бутылку, пастор, будьте добры.
— Пей в меру. Ребенок? Не может быть. Городские ворота на запоре. Здесь только мы с тобой.
Гонимый тревогой, Герман встал и раз-другой обошел вокруг колодца. Потом поднял крышку, глянул вниз. Фиолетовый отблеск ночного неба мерцал в глубине. Он все ниже наклонялся над колодцем, стараясь проникнуть взором в бездну.
— Смотрите не упадите.
Герман бросил в колодец камешек и услышал, как он с плеском вошел в воду там, в глубине.
— Интересно, можно ли увидеть в колодце свое отражение?
— Упадете только с этими фокусами.
— Да. Может, и так.
— Прохладно становится.
Герман опять завернулся в мешок. Солнце село. На западе протянулась оранжевая полоса, словно проведенная вдоль горизонта широкой кистью. Ствол дерева четко рисовался на светлом фоне, крона тонула во мраке.
— Вот и ночь. Солнце село.
— Древние думали, что на ночь солнце спускается в царство мертвых. Точь-в-точь как герои старинных легенд.
— Ага. Только вот вино кончилось.
— Плохо.
— Может, вздремнем?
— Не могу. Черт его знает, что меня мучает. Не зажжешь ли свечку? А то темно как в могиле.
Длинный Ганс высек огонь и устроил горящую свечку в маленькой стенной выемке. В давние времена перед образом святого частенько ставили свечи. Но теперь там уже ничего не было. Огонек тревожно мерцал в пустой нише. Тени плясали вокруг странников.
— Тревожно мне очень сегодня вечером.
— Расскажите что-нибудь, пастор. Легче станет.
— Не знаю. Ничего подходящего в голову не приходит. Тревожно мне сегодня.
— Тсс. Что это?
— Я ничего не слыхал.
— Эй! Кто тут?
Молчание. Ореховое дерево затаило дыхание. Герман уставился на приятеля.
— Что это было?
— Чудно. Мне опять померещился тот же звук. Будто ребенок плачет.
— Впрямь померещилось. Ветер в листве.
— Не-ет, это не ветер.
— Тогда, может, сверчок? Или лягушка во рву?
— Нет. Ребенок. Сейчас, правда, не слыхать уже.
В отдалении раздавались колокольные трели жаб-повитух. Упрямо стрекотали сверчки, умолкали порой, словно в ожидании аплодисментов, и начинали снова, тоном ниже. Над окоемом поднялся месяц, бледный, мертвенный, бесплодный. Свечка затрепетала, орешина вздохнула во сне. Фельзенхайн у них за спиной был точно каменный исполин, присевший на корточки да так и уснувший.
— Расскажите сказку, пастор.
— Ничегошеньки я сегодня не припомню.
— Попробуйте. Как там было с этим, с Энеем?
— Эней, Геркулес, Нума, Цезарь. А! Россказни. Мне нынче не до этого старичья. Но раз уж тебе так хочется. Эней. Он, стало быть, спустился в царство мертвых. Так говорят.
