- Так, значит, завтра спозаранку! - проговорил он торжественно-напевно. - Завтра спозаранку я постучусь в твое окно, и мы убежим далеко-далеко. А сюда пришлем моего брата, чтобы встретил ловцов жемчуга.
Счастливые, как дети, исполненные надежд и мечтаний, в полночь они вернулись домой.
Нипернаади не спалось. Он беспокойно мерял двор и вздыхал. Лоб его прорезали глубокие морщины, словно только что пропаханные борозды. Он все шагал туда и обратно. Потом присел на камень, но тут же вскочил и опять закружил по двору.
- Тоомас, Тоомас, миленький! - прошептал кто-то в порога амбара.
Он испуганно поднял глаза. Там стояла Тралла в белой рубахе.
- Ты сказал, что я должна ответить, - произнесла она, - вот я и отвечаю. Тоомас, я согласна уйти с тобой, куда бы ты не пожелал.
- Тралла, в самом деле?! - радостно воскликнул Нипернаади. - Куда бы я ни пожелал? Я счастлив, милое дитя, ты так мила, так несказанно прекрасна! А теперь ступай спать, Тралла, завтра поговорим об этом.
- Хорошо, Тоомас, - покорно произнесла Тралла притворяя за собой амбарную дверь.
Долго стоял Нипернаади неподвижно. Вдруг заметил он, как вспыхнула кромка неба, и испугался. Украдкой, будто вор. Он прокрался в дом, взял в углу каннель и вышел во двор. Скрытно, затаив дыхание, миновал он окна Элло, пересек сад и пошел в гору. Выйдя на дорогу, он перевел дух. А когда из-за леса показалось солнце, Нипернаади остановился на минутку и посмотрел вниз, в лощину.
Когда голова свадебного поезда показалась во дворе. Нипернаади был уже очень далеко.
Он шел вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой.
Шел он, по всей видимости, уже долго — устал, пропылился. И никуда он не спешил, шагал в свое удовольствие лесами, проселками, отдыхая себе под кустом ли, под деревом, а то и на старом сеновале где-нибудь подле болота. Он был непривередлив и довольствовался малым.
Частенько он уходил от дороги в сторону, шагал полями, углублялся в лес и целыми днями блуждал в зарослях, чащах, пока снова не выходил на какую-нибудь тропинку или дорогу. Случалось, останавливался на берегу озера, у речной излучины и, думая, что никто его не видит, пел, играл на каннеле или громко разговаривал сам с собой. Засматривался на какую-нибудь птаху, на ползущую по травинке букашку, на бабочку — каждый мускул напрягался вниманием и интересом, потом он вдруг вздрагивал и шагал дальше. Нигде не задерживался подолгу, нетерпеливое беспокойство подстегивало его, он беспрестанно нервничал и будто чего-то искал.
