— Поезжай от развязки направо, – говорю я, указывая на дорогу.
— Ты уверен? – уточняет отец.
— Абсолютно, – решительно отвечаю я. – Я это вижу по карте.
Хотя это тоже неправда, поскольку в моем никудышном путеводителе нет даже одного процента гдыньских дорог. Как прямое следствие этого (и моей маленькой белой лжи), мы все сильнее углубляемся в портовый район, пока, наконец, не упираемся в закрытый шлагбаум.
— Надо же! – восклицаю я. – Кажется, получилось немного неправильно. Но зато теперь я знаю, куда нам ехать.
— На него решительно нельзя полагаться, – обращается отец к Лео.
— Неправда, можно, – перебиваю я, прежде чем сын успевает ответить.
— Не понимаю, как тебе удавалось находить дорогу в Азии? – продолжает отец. – При таком чтении карт ты должен бы был остаться где‑нибудь на тибетском высокогорном плато.
Но я не намерен поддаваться на провокации. Ни в малейшей степени.
— Вот, смотри, – спокойно говорю я. – Нам надо лишь вернуться обратно тем же путем и выехать на большую улицу вдоль берега. Это не может быть так трудно.
Пробурчав что‑то о детях, которые думают, что все знают, отец разворачивает машину. И через двадцать минут, не больше, мы возвращаемся на место, с которого начали. Я доволен, но отец вовсе не считает это доказательством окончательной победы человека над техникой. Он останавливается на обочине и возится с мобильником, пока не запускает свою польскую навигаторскую штуковину.
— Дай мне еще один шанс, – прошу я, размахивая картой. – Теперь я точно знаю, как нам надо ехать.
Однако отец не желает. Он выезжает на дорогу, следуя инструкциям телефона, и мы сразу попадаем туда, куда нужно. Хочется просто рвать и метать.
— Думаю, сейчас мы на правильном пути, – радостно говорит отец. – Или знаток карт не согласен?
— Да, да, – мрачно отвечаю я.
— И чья в этом заслуга? – не унимается отец, поглаживая свой верный телефон.
— Да, да, – повторяю я.
— Без моей программы мы бы по–прежнему крутились среди контейнеров. На нас бы напали и превратили в польскую колбасу.
Тут я сдаюсь и признаю свое поражение.
— Ладно, – говорю я. – Ты был прав, а я неправ. Секунд на десять воцаряется тишина, а затем отец просит:
— Ты не мог бы повторить?
— Что?
— То, что ты только что сказал. О том, что был неправ.
— Прекрати, – возмущаюсь я. – Это просто глупо.
— Повтори, – настаивает отец, глядя на меня так, что мне приходит в голову мысль о собачке, которая сидит перед миской с едой и ждет, пока кто‑нибудь скажет "пожалуйста".
