— Скупые евреи, – уточняю я, после чего подхожу к салат–бару и нагружаю себе на тарелку столько еды, что ее вполне хватит нам обоим.
Но отец вовсе не желает присоединяться ко мне.
— Послушай, Лео, – говорит он. – Не мог бы ты съесть этот гамбургер, а потом пойти и заказать еще один для меня?
Посмотрев на лежащую перед ним на тарелке огромную порцию, сын переводит взгляд на дедушку и произносит:
— Я не смогу все это съесть.
— Конечно, сможешь, – убеждает отец. – Ты ведь такой большой мальчик.
— Но тут же целая гора.
— Почему ты не хочешь взять немного у меня? – спрашиваю я, подвигая переполненную тарелку в сторону отца. – Да и у Лео наверняка останется, и ты сможешь за ним доесть.
Однако отцу это не нравится. Он с благодарностью отказывается от копания в чужих объедках. Поэтому когда польский великан в переднике чуть позже подходит узнать, всем ли мы довольны, отец предпринимает новую попытку обмануть систему.
– It was very good, – говорит он. – He likes it. And when he is finished he will order one more plate. Because he is hungry boy[21]. О’кей?
Мощный поляк, посмотрев с подозрением на моего девятилетнего сына и его огромную порцию, разворачивается и уходит, не произнеся ни слова.
— Я же говорил, – с возмущением констатирует отец. – Они все антисемиты.
С этими словами он покидает наш стол и еще разок обходит паром, чтобы посмотреть, нет ли все‑таки каких‑нибудь более дешевых мест, где бы он мог приобрести вожделенную собственную порцию. Даже в отношении еды мы с ним являемся полными противоположностями. Сам я известен в семье как человек–мельница по переработке отходов, подъедающий все остатки, и мне отнюдь не претит сгребать объедки моих детей в контейнер для завтрашнего обеда. Отец, напротив, не любит доедать за другими, равно как и делить с кем‑то порцию. Он предпочитает четкое разграничение на мое и твое, что несколько забавно, учитывая, что половина моей немецкой родни стремилась жить в кибуце, где делятся почти всем.
Самой предприимчивой из этих родственников была невестка маминого отца Рут, которая уже в юности мечтала покинуть семью и родину и эмигрировать в Палестину. Впервые услышав о ее стремлении, я поначалу очень удивился. Знакомая мне маленькая розовощекая тетенька никак не соответствовала образу такой переселенки. Вместе со своим мужем Хайнцем она вела тихую и спокойную жизнь в таунхаусе в стокгольмском районе Бромма и имела обыкновение гладить меня по щеке, называя "Данниле". Впрочем, внешность обманчива, поскольку Рут, как оказалось, отнюдь не была тихой и спокойной. Судя по семейным преданиям, она, напротив, являла собой необычайную силу, у которой лучше было не вставать на пути. Неудивительно, что это приводило к конфликтам с маминой матерью, тоже обладавшей весьма решительным характером. На самом деле у этих двух подруг, помимо темперамента, было еще много общего.
