Известно, что наша память бережет в надежных своих тайниках слова, впечатления, образы, которые кажутся забытыми, напрочь вытесненными из сознания — и вдруг всплывают на поверхность, да не, всплывают — ударяют фонтаном! Так в моей памяти сохраняется немалый запас отборных выражений, тридцать лет назад усвоенных мной в солдатской казарме. Меня самого порой ставят в тупик их колоритность, их мощь и яркость... Впрочем, на сей раз богатство продемонстрированного мной словаря ошеломило даже Мориса.
— Ты так считаешь?.. — отозвался он задумчиво.
— А как прикажешь это еще считать? — сказал я. — Это они позвонили мне, тебе, Жовтису, Нерноголовиной, Косенко — они!.. А теперь решили нас же и проучить! "Русская секция" — громко звучит! А фактически это все тот же Толмачев, тот же Петров, тот же Карпенко — та же веселая компания!
— Пожалуй, ты прав...
— Сейчас я позвоню Устинову и скажу все, что по этому поводу думаю!
— Лучше уж я сам с ним поговорю, — сказал Морис. Видно, он понял, что я не намерен вытягиваться перед начальством в струнку. А мне вдруг стыдно стало за себя, за постоянное стремление со всеми — деликатничать, всем уступать, всех понимать... Пускай и меня поймут хотя бы раз, черт побери!
Но Морис настоял на своем.
— Скажи ему, что ни на какие судилища в лице Толмачева и К° мы придем! И напомни, что сейчас не 48, а 88 год!..
В самом деле, я заявил, что я против линии журнала, проработал положенный срок и ушел... И меня же судить? За что? За то, что посмел иметь свое мнение, не согласное с мнением большинства? И не хотел потворствовать тому, что для других — торжество гласности, а на мой взгляд — разжигание антисемитских настроений?.. Ну, нет! Как говаривал в старом анекдоте петух лисе: "Ешь, только не издевайся!"
74
"Судный день" — так бы назвал я тот день в августе, когда мы, пятеро, явились в Союз писателей, приглашенные на заседание секретариата...
По словам Мориса Симашко, он звонил Устинову, в ЦК, и тот, как положено ученику Понтия Пилата, умыл руки, объявив, будто бы он здесь ни при чем, не такое это дело, чтобы вмешиваться ЦК, вот и передали все "документы" в Союз писателей, чтобы там разобрались. Ну, а в Союзе писателей не так, видно, поняли и передали "дело" в русскую секцию... Но Морис прав, не русская секция должна тут разбираться, и об этом немедленно будет сказано Олжасу Сулейменову...
"Дело", "документы", "разобраться"... Кислой канцелярской вонью несло от этих слов. Достаточно им возникнуть, чтобы живая жизнь превратилась в мертвечину, человек - в эксгумированный труп. Какие "документы"? Какое "дело"? Кто их просил?.. Я снова повторил уже описанный выше набор подходящих к ситуации выражений. Но через несколько дней мне позвонил из Союза литконсультант и дрянненьким, извивающимся, как червяк, голосом известил, что через два часа — секретариат, меня приглашают... "Что за секретариат?.." — "А вы же в ЦК жалобу писали..." — "Чьей информацией вы пользуетесь?.." — спросил я, поскольку с тем консультантом был давно знаком... — "Ну, как же, — заизгибался, закрутил он кольчатым хвостиком, — все знают..."
