Стрелки термоэлементов медленно, но непрерывно ползли по шкале. На наружной поверхности ракетоплана температура достигла восьмисот градусов и продолжала повышаться. Охладитель ограждал кабину, защищая людей от опасности изжариться живьем. Однако Бурдин со злостью думал о том, что не предусмотрел длительной работы охлаждающей системы. Расчет велся только для посадки на Землю, для преодоления слоя земной атмосферы, ничтожного в сравнении с толщей хвоста кометы.
Об этом знал Игорь, догадывалась Светлана. Тайком друг от друга они поглядывали на хронометр. Минуты тянулись медленно. Температура в кабине повысилась до сорока восьми градусов.
Игорь протянул руку и неторопливо, словно выключал приемник в своей комнате, повернул регулятор охладителя влево.
Бурдин ничего не сказал, только мельком взглянул на девушку.
Количество жидкости, поступающее в капиллярную систему, сократилось. В кабине сразу стало жарче. Светлане показалось, что где-то открыли заслонку большой пылающей печи.
— Однажды в Крыму, — сказал Игорь, — было так же тепловато. И я целый день провалялся на пляже. Знаете как загорел? Любо-дорого!
Голубое сияние за прозрачной стеной кабины становилось нестерпимо ярким. Иван Нестерович приказал одеть защитные очки. Создавалось впечатление, будто не огненные струи вращаются вокруг машины, а кабина вращается с бешеной скоростью. Светлана закрыла лицо ладонями; у нее закружилась голова.
— Светлана Владимировна, голубушка, — Иван Нестерович даже привстал, — не прекращайте наблюдений. Смотрите, сколько можете. С Земли этого не увидят. Или пустите, я сам.
Девушка задыхалась. Температура давно перешагнула за семьдесят. Хорошо, что здесь не было тяжести. Бурдину не потребовалось больших усилий, чтобы перенести Светлану в свое кресло. Только часовые механизмы самопишущих приборов, как ни в чем не бывало, продолжали постукивать в алюминиевых коробках. Жужжали скоростные телефотообъективы, запечатлевая голубые и бордовые полосы, оплетавшие кабину. Автоматы, равнодушные к жаре, не уставали записывать, отсчитывать, предупреждать о росте электризации, проделывая все это с невозмутимой деловитостью.
А за прозрачной стеной кабины продолжало разыгрываться зрелище, отдаленно напоминающее полярные сияния над земными полюсами, только в тысячи раз более яркое. Смерч приобрел теперь все цвета радуги, и цвета эти образовывали вращающиеся полосы с правильным чередованием в спектре от темно-красного, оранжевого, ослепительно желтого до темно-фиолетового.
