Мироненко облегчённо вздохнул и сразу стал деловито разворачивать башню, так, чтобы можно было держать дорогу под обстрелом. Водитель заглушил двигатель и поинтересовался:
– Где ждать будем? В машине или как?..
Сидеть в пропахшем сгоревшей трансмиссией танке никому не улыбалось, и Мироненко, первым выбираясь из люка, предложил:
– Давай, ребята, сюда, под деревья…
Экипаж споро вылез из танка и, с наслаждением вдыхая чистый лесной воздух, удобно расположился на траве. Здесь уже ничего не напоминало ни о войне, ни о марше. Гул танковых моторов стих вдалеке, лёгкий ветерок унёс остатки запаха дыма, и теперь вокруг слышался только шелест листвы и птичий перепев.
– Повоевали… – жуя травинку, вдруг со злостью сказал всегда молчаливый заряжающий.
– А я что? Это фрикцион, – сразу начал оправдываться водитель.
– Бросьте! – прервал начинающуюся перепалку Мироненко. – Добро, хоть ни одного налёта не было…
– Это потому, что мы лесом шли, – предположил заряжающий.
– А может, это наши немцев прищучили? Видать, не одни мы в наступление перешли, – поддержал товарища водитель.
– Хорошо бы, – вздохнул Мироненко. – А то наших самолётов не видать, а всё больше фашистские…
Такое безмятежное времяпрепровождение длилось примерно час, и было прервано возникшим вдалеке и всё нарастающим звуком мотоциклетного мотора. Мироненко вскочил первым и, выбежав на дорогу, закрутил головой, стараясь поскорей высмотреть, похоже, догонявшую их, как он предположил, колонну снабжения.
Но сержант ошибся. М-72, подскакивая на ходу и едва удерживаясь в колее разбитой дороги, на приличной скорости вылетел из-за поворота с той стороны, куда ушли танки, и едва мотоциклист заметил вылезшего из кустов Мироненка, он, круто повернув, затормозил рядом.
Из коляски поспешно выбрался запылённый с головы до ног старший лейтенант-танкист, в котором Мироненко, к своему удивлению, узнал своего комроты и с ходу бросил:
– Что, фрикцион таки полетел?
– Так вы ж сами видите, какая дорога… – начал было оправдываться сержант, но командир только безнадёжно махнул рукой.
– Ладно, сам понимаю…
По удручённому виду старшего лейтенанта Мироненко догадался, что дела неважные, и осторожно спросил:
– Что, потери большие?
– Потери? – зачем-то переспросил комроты и матюгнулся. – На марше шесть моих машин, включая вашу, из строя вышли…
– А в бою? – боясь услыхать нечто страшное, Мироненко замер.
– А не было никакого боя… – и старший лейтенант снова, теперь уже в три этажа, выматерился.
