― Э-гей, Миклош (ибо мое имя ― Миклош), а здорово, что ты попал сюда, в наши края! Сам бог привел тебя, брат Данцингер, к нам. Не закуришь ли эту грошовую сигарку?
И тут же угощали меня гаванской сигарой, стоящей форинт штука. Пренебрежительно называть ее грошовой сигаркой ― значит и впрямь, черт возьми, жить на широкую ногу!
Если первый экипаж останавливался, то останавливаться приходилось и остальным. Тогда все высаживались, и по кругу пускались коньячные бутылки. Богоци настойчиво просили изобразить тявканье собаки; он сначала отнекивался, но как только ему сказали, что я хотел бы послушать его, старик не заставил себя дольше упрашивать и принялся лаять, да так натурально, что мопс госпожи Недецкой, которого хозяйка повсюду таскала с собой, начал тявкать ему в ответ.
Поскольку я был единственным новым человеком в этой компании, все старались мне угодить, даже госпожа Слимоцкая послала мне конфет с одним из Прускаи, остановившимся перед ее фаэтоном немножко поболтать.
― Поехали, поехали, господа! ― кричал Чапицкий.
― Ого-го, жених уже проявляет нетерпение!
― А ведь до вечера еще далеко.
― Ну, еще глоток!
Слева от нас, среди дубов и сосен, белел флигель усадьбы, крытый красной черепицей. На повороте дороги показался всадник.
― Ур-ра! ― раздалось множество голосов, ― Пишта Домороци! Подождем Домороци!
― Правильно, подождем!
― Есть еще коньяк?
― Наверно, у Пишты найдется.
Итак, мы стали ждать Домороци, имя которого обладало чудодейственной силой. Даже дамы вышли из своих экипажей и расположились в кружок, прямо на дороге, словно весь комитат Шарош представлял собою один большой салон.
Из придорожного березняка выпорхнул целый фазаний выводок: один из Кевицких мгновенно достал из экипажа ружье и протянул его мне.
― Не хочешь ли пострелять, amicenko[6]?
― Нет, благодарствуй.
― Тогда я разделаюсь с ними.
Он кинулся в березняк, вспугнул фазанов, подстрелил одного и с триумфом вернулся, неся добычу.
Барышни Слимоцкие, закрывши личики руками, расплакались при виде окровавленной птицы; их мамаша пожурила Кевицкого:
― Оставьте нас, безжалостный тигр! Ида, возьми обратно свое обещание танцевать с Кевицким вторую кадриль.
― Хорошо, ― покорно согласилась Ида.
Кевицкий печально склонил голову, как средневековый рыцарь, удаляемый королевой в изгнание.
Появившийся в эту самую минуту цыган с двумя цыганятами пришелся как нельзя более кстати.
― На, возьми, ― сказал Кевицкий, протягивая цыгану птицу.
