― Прошлым летом в Бартфе я познакомился с красивой девушкой, некоей Каталиной Байноци.
― Откуда она?
― Тоже из комитата Шарош.
― Блондинка, шатенка?
― Самая очаровательная блондинка в мире.
― Ну, это хорошо. Брюнетки, пожалуй, еще лучше, но в женщине-брюнетке есть что-то демоническое. Во всяком случае, я согласен быть шафером. Но где состоится свадьба?
― В Лажани, у родителей Катицы.
― А кто ее родители?
― Мать Катицы, оставшись вдовой, вышла вторично замуж за отставного майора Иштвана Лажани. В его доме и будет свадьба.
― Как туда добраться?
― До Эперьеша ― по железной дороге, а оттуда ― на лошадях.
― Ну, а как обстоит дело с деньжатами?
Мне казалось, что в них Чапицкий нуждается больше, чем в жене.
Эндре лучезарно улыбнулся, как улыбаются лишь безумцы-поэты.
― Подобного вопроса Чапицкие никогда не задавали своим невестам, ― ответил он гордо.
― Ну конечно, ― заметил я, ― ибо они уже заранее были осведомлены об этом тестем или тещей.
Он надменно вскинул голову.
― Чапицкие никогда…
Эндре хотел сказать, что они никогда не знали безденежья, но я располагал такими неопровержимыми доказательствами обратного (по крайней мере, в отношении Эндре Чапицкого), что он почел за лучшее закончить фразу словами:
― …никогда не женились ради денег!
Гм… Чапицкие! Как будто он сказал: Виттельсбахи никогда не женились ради денег. Есть что-то донкихотское в этих шарошанцах! Однако любопытнее всего то, что на сей раз молодой человек из Шароша женился на шарошской девушке, ибо коренные шарошанки, как известно, выходят замуж в другие комитаты, да и шарошские женихи также ищут невест в других комитатах. Даже каннибалы не едят друг друга. Умирающий крестьянин подзывает к себе сына и говорит ему: «Все битые стекла и горшки в стране я завещаю тебе!» Умирающий барин не скупее: в мире много хороших невест, и всех их он оставляет своим сыновьям в наследство. Шарошане только родятся в Шароше, но живут они в других краях, так что в день Страшного суда собрать их всех будет весьма затруднительно.
Прежде Чапицкий подвизался в одной газете со мною, и уже тогда он не походил на газетчиков старой закваски, вечно ходивших в потертых брюках, стоптанных ботинках или в потрепанном пальто, как, например, барон Жигмонд Кемень[1], о котором сохранилась песенка кортешей[2]:
Пусть пальто его старо и покрыто пылью,
Но зато Ференц Деак друг ему всесильный.
Чапицкий был неизменно элегантен; его единственный сюртук всегда имел такой вид, словно его только что принес портной. Благодаря своему облику и манерам Чапицкий неизменно приглашался на балы и банкеты в качестве нашего корреспондента, интервьюера; его изящная фигура и светский тон импонировали даже знатным господам, и как репортер он мог проникнуть куда угодно ― от дамских будуаров до корзины с бумагами под королевским столом.
