― За ним пришли! ― отвечал набожный Бабош, воздев к небу маленькие серые глазки.
― За кем это «за ним»? За ослом, или за игуменом? ― издевался хитроумный насмешник Чуда.
― За обоими, если сумеем договориться, ― пояснил Поросноки.
― С монаха нам проку мало, а вот мул очень пригодился: он теперь наш боевой барабан возит.
Кечкеметцам пришелся по душе ответ куруцкого вожака: если игумен им ни к чему, значит, похитители по дешевке выдадут его обратно. И послы одобрительно закивали.
― Так сколько же вы хотите за его преподобие?
― Три золотых.
Трое посланцев переглянулись и заулыбались, словно говоря друг другу: «Дешево, ей-богу, дешево!»
Поросноки быстро откинул полу своего синего плаща со складчатым воротником и вытащил из кармана три золотых:
― Вот возьмите, господин начальник.
Но вожак куруцев вежливо отвел в сторону руку сенатора.
― Игумена привез сюда мул, ― пояснил он. ― Справедливость требует, чтобы теперь уже игумен мула с собой захватил. Без мула нет торга.
― Бог с ним, ― отвечал сенатор весело. ― Каков же будет выкуп за мула?
― Цена без запроса, ― твердо сказал Чуда. ― Сто девяносто семь золотых!
У кечкеметцев волосы дыбом встали, а маленький Бабош подозрительно уставился на куруца: не шутит ли? Но загорелое продолговатое (чтоб его оспой побило!) лицо Чуды, до этого веселое, стало вдруг необычайно серьезным.
И все же кечкеметцы решились возражать:
― И как вам, господин начальник, не совестно требовать с нас такую уйму денег за какого-то несчастного мула! Да за этакую сумму, по крайней мере, четырех кровных арабских скакунов купить можно!
― Уступите, сударь, святого отца отдельно.
― А за мулом мы в другой раз приедем, ― пообещал Бабош. Дальнейшие дипломатические переговоры вел Гергей Дома, заявивший, что святые отцы все равно больше не смогут использовать мула в монастыре, поскольку он уже скомпрометировал себя военной службой в протестантском войске.
Но умнее всех оказался господин Поросноки, сразу же сообразивший, что куруцы хотят получить за игумена двести золотых, а историю с мулом придумали просто для потехи. Вытащив из кармана традиционный чулок, сенатор тряхнул спрятанными в нем золотыми монетами:
― Сто штук, как одна. Ни больше и ни меньше. Или деньги отвезем назад, или ― игумена. Все от вас, сударь, зависит.
― Не могу, ― упрямо покачал головой вожак куруцев.
― Вспомните, ваша милость, ― вмешался Бабош, ― что Иисуса Христа в свое время за тридцать сребреников продали. Отчего же за отца Бруно недостаточно ста золотых?
