Одним из таких людей был К. Д. Кавелин" [Речь А. Ф. Кони в мае 1885 г на могиле Кавелина// Памяти Анатолия Федоровича Кони. - М., Л., 1929. - С.
9 - 10.]
А сам Кони? Он был глубоко искренен, когда в конце своих дней исповедно признал: "Я прожил жизнь так, что мне не за что краснеть...
Я любил свой народ, свою страну, служил им, как мог и умел. Я не боюсь смерти. Я много боролся за свой народ, за то, во что верил" [Цит. по: Чуковский К. И. Современники. - М., 1962. С. 205]
Мы смело можем прибавить к упомянутой Кони когорте "немногих, редких" его самого. Близко соприкасавшиеся с ним люди либо отходили прочь, либо становились невольно или вольно в один с ним ряд честных служителей долга, о которых создал прекрасные очерки или воспоминания Анатолий Федорович: юрист и историк искусства Д. А. Ровинский, судебные деятели и поэты А. Л. Боровиковский и С. А. Андреевский.
Кони сочувственно цитирует прозаика и критика В. Ф. Одоевского - и тоже как бы о себе: "Перо писателя пишет успешно только тогда, когда в чернильницу прибавлено несколько капель крови его собственного сердца... [Кони А. Ф. Собр. соч. Т 6.-С. 105] Сам он писал именно так.
С какой теплотой вспоминает Кони о людях, профессионально честно выполнявших свой долг, например об Иване Дмитриевиче Путилине или о судебных деятелях, чья нерядовая практика поднимала и возвышала в глазах народа и общества служителей Фемиды - равно и адвокатов (в их ряды несчетное количество раз был безрезультатно зван Кони теми, кто хотел иметь такого сильного и честного коллегу в условиях почти сплошного засилья врагов судебной перестройки).
Среди не очень многочисленных, но важных для понимания идейнотворческого облика Кони работ значительное место занимают его статьи о высших государственных деятелях России: Шувалове и Витте, предпоследнем и последнем русских самодержцах, о Петре Великом и Лорис-Меликове...
Анатолий Федорович, достигший на иерархической лестнице высших званий и наград исключительно благодаря своим природным дарованиям, в "сферах" (от царей до сиятельных чиновников) не пользовался благоволением, его лишь терпели, потому что таких умов в распоряжении самодержавного режима оказывалось очень и очень мало. Правая печать ("Русский вестник" и "Гражданин" Каткова и Мещерского, суворинские "Московские ведомости", ряд откровенно реакционных и погромных органов) не упускали ни одной, хоть малой, возможности обрушиться, разбранить, кольнуть, укусить независимого, профессионально и нравственно неуязвимого, но душевно легко ранимого служителя права. "Жрец нигилистической демократии", "красный Кони", обвинения в скрытой или даже явной оппозиции правительству, недоверие либо недоброжелательство государей - и при всем том нежелание расстаться с этим замечательным человеком. Нужен, очень нужен был склоняющемуся к закату самовластительному правлению этот блестящий ум, энциклопедическая образованность, всеми признанная неподкупность, талантливое перо... Даже такой недалекий тяжелодумный правитель, как Александр III, и даже вовсе ограниченный Николай II понимали: в сонме посредственностей, лизоблюдов, лакеев, "холуев последнего сорта" (выражение Кони) должна быть эталонная личность, пусть оппозиционная, нежелательная, но от которой в кризисных ситуациях можно ожидать нелицеприятное мнение, бескорыстное исполнение сложнейшего поручения, чистейшую правду (вспомним хотя бы дело Засулич, порученное все-таки Кони; не забудем, что расследование причин катастрофы с царским поездом в Борках с ведома царя поручено было тому же Кони; а сколько предложений принять пост министра юстиции получил Анатолий Федорович от далеко не бесталанного истового монархиста Столыпина, которому крепко хотелось этой светлой личностью как-то загородиться от ненависти прогрессивно мыслящей России)
