Выбор [Новое издание, дополненное и переработанное] | страница 84

Разрешите, товарищ Сталин?

Сталин как бы и не заметил вошедшего. Молчит. Он вообще ни на кого не кричал. Никогда. В гневе он отворачивается, ходит, смотрит в окно или себе под ноги, возится с трубкой, долго раскуривает ее. Чтобы внешние проявления гнева погасить и скрыть… Но Холованов знает, что означает сталинская сосредоточенность на пробивании дырочки в мундштуке. Холованов оценил ситуацию мгновенно. Он сообразил, что ошибся. Надо было сразу доложить, как было… Сейчас (и он это знает) единственный путь к спасению — не оправдываться. Потому Сталин молчит, сопит, продувает дырочку, опять ковыряет трубку особым шильцем и снова продувает.

И Холованов молчит.

Долго трубка не поддавалась очищению. Но всему приходит конец. Сталин положил трубку в правый карман френча и тут только обратил удивленный взгляд на Холованова: ах, вы тут, я и не заметил.

И Холованов игру поддержал, себя виновным выставляя, прикинулся, что вошел без разрешения и теперь спрашивает:

— Разрешите, товарищ Сталин?

— Да, входите. Я вас вот по какому вопросу вызвал, товарищ Холованов. Меня волнует состояние дел в шведской группе.

И этот прием Холованову известен: Сталин уже подавил вспышку гнева, но при первых словах она может вспыхнуть снова. Потому он начинает издалека, чтобы успокоить не только свой дьявольский мозг, но и речь свою.

— Товарищ Сталин, думаю, нет оснований беспокоиться о состоянии дел в шведской группе. Есть проблемы, есть срывы, но все в рамках поправимого и устранимого, в рамках нормального рабочего ритма…

— А что у наших греков?

— В греческой группе все в норме, только одну девочку считаю необходимым отчислить за нарушение дисциплины.

— Что случилось?

— Самовольная отлучка.

— Продолжительность?

— Сорок шесть минут.

— Отчисляйте и примите меры сохранения тайны.

— Меры сохранения секретности приняты, расстрельный материал готов, представлю завтра.

— Хорошо. Идите… Нет, постойте. Есть еще вопрос…

Вот оно… Сжался Холованов. Внутренне сжался. Внешне он — сама беззаботность: что там еще?

— Тетрадей с сочинениями испанской группы должно быть четырнадцать.

— Тринадцать, товарищ Сталин. Она черновиком не пользовалась.

Холованов старается говорить так, как говорит Сталин: предельно ясно, предельно четко, экономя слова и время. Потому, экономии ради, он не назвал по имени ту, которая черновиком не пользовалась, для краткости обозначив все местоимением. Почему-то, говоря о ней, он считал, что пояснений не требуется. Он почему-то думал, что говорить о ней можно не называя имени — товарищ Сталин и так знает, о ком речь, знает, кто способен на такие вольности.