Минуло шесть месяцев с той поры, как Ленка заболела. И вот в конце осени, в дождливое утро, старшая медсестра позвала ее и спросила, не ждет ли она кого в гости. Ленка угрюмо опустила голову и тихо ответила:
– А кого мне ждать-то, с той поры, как я здесь, у меня только тетя Тамара была еще летом, и все.
– Ну, ступай вниз, там к тебе посетитель, – сказала медсестра.
Ленка не поверила ушам своим, она каждый день верила, что это произойдет и за ней придет ее мама, и каждый раз подходила к окну в надежде ее увидеть. Она стремглав рванула по лестнице вниз. Пролетев два пролета и пробежав по длинному коридору, она заметила долговязую фигуру отца. Сердце забилось с неимоверной частотой. И казалось, вот-вот вырвется наружу.
– Папка! – закричала она и со всей скорости запрыгнула ему на руки.
– Доченька моя! – подхватывая ее, вскрикнул отец.
– Папка, папочка, я так соскучилась, где же ты был? – слезы катились из ее огромных глаз прямо ему на плечи.
Отец прижал ее к груди и закрыл глаза. Слезы радости покатились по его небритым щекам. Он сжимал ее своими крепкими ручищами, и она становилась от этого только счастливее. Так они простояли с минуту. Потом он опустил ее на пол, присел на корточки и посмотрел ей в глаза.
– Ну, здравствуй, моя хорошая, а ты уже совсем у меня большая, – отец погладил ее по голове ладонью. – Долго же мы не виделись. Ну, ничего, теперь будем вместе.
– А как ты узнал, что я тут? – спросила Ленка.
– Да так и узнал, пришел с войны и спросил у матери, где Ленка, а она мне говорит: мол, была в больнице, да, поди, померла уж, нету её. Однако я не поверил и вот пришел за тобой. Иди собирайся, домой пойдем.
– Я щас, пап, жди здесь.
Она по-мальчишески побежала наверх, спросила у медсестры разрешения и, получив утвердительный ответ, быстро собрала свой скарб в котомку, накинула ватную фуфайку, перешитую на нее, надела мальчишечьи ботинки и в таком виде спустилась к отцу. Он оглядел ее, улыбнулся, взял у нее котомку, теплой ладонью обхватил ее за руку, и они вдвоем зашагали в сторону дома. По дороге Ленка узнала, что ее отец был ранен в руку и долго лечил ее в госпитале, а когда стало ясно, что рука его больше не годится даже для поддержания лопаты, был комиссован с формулировкой: «Не пригоден к службе в армии». И что сама эта война – сущий ад на земле. Что людская жизнь в ней не ценится ни на копейку. И она со знанием дела вторила ему, что в больнице, где она жила, тоже много разного люду умирало. И что здесь, где нет войны, она все же есть. И к смертям начинаешь относиться так же, как и на фронте, – спокойно, только привыкнуть к этому нельзя. Неправильно, когда умирают от голода мамы, и женщины, носящие в своем чреве будущих детей, и сами дети. И отец смотрел на нее, маленькую, худую, лысую, в огромных ботинках и фуфайке, не по-детски рассуждающую о жизни и смерти, и его сердце сжималось от того, что эта война отбирала у его детей детство.
