, отвечая. У людей были сосредоточенные, усталые лица. Володя вслух считал шары, потом сбился и бросил. Некоторые были побольше, другие — поменьше. В нескольких местах за этим, сгибаясь под сводом, ходили люди. По одному, наклонившись, осторожно переставляя ноги. Что-то делали там, сзади, невидимое.
Пришли в тупик, к глухой стене. От двух крайних мест поднялись грустные парни, поклонились, поднеся руки к груди. У них были, жуки нового цвета, фиолетовые.
Бледный старец сказал несколько слов, один парень подошел к Кольке, второй — к Бурмистрову. Пригласили сесть в метре друг от друга. Володька, торжественно-бледный, перед своим шаром, Колька — перед своим. Край желоба закрыл чавкающие ротики, перед самым лицом оказалась оранжевая тьма воронки. — йе… — пропел парень с фиолетовым жуком.
Колька догадался повторить звук.
— У-у…
Повторил и это.
— А-а…
Пожалуйста… Как в музклассе, пой себе «ре» третьей октавы. Сольфеджио.
Учитель быстро запел, обращаясь к этому. Воронка шевельнулась, ответила тонким визгом: «Й-иуи-аье-е», в разных тонах. Колька почувствовал
— от него ждут, чтобы он поговорил на своем языке. Он посмотрел на учителя. Тот кивнул, заламывая густые брови.
— Ну, что я вам скажу… Жила-была курочка… то есть баба. Была, понимаете, у нее эта — курочка Ряба. Ну что, хватит?
Воронка опять запела — длинно, грустно, замедленно, как пастушья жалейка. Учитель выслушал ее и произнес: «Каопу», Николай повторил сразу правильно, подмигнув Ахуке. Тот медленно улыбнулся. Старец закивал, восторженно сжимая руки.
— Каопу, — повторил учитель и пропел два звука: «у-о», первое в «до», второе в «ми». Колька тоже повторил и пропел. Вот как — предмет можно обозначить и словом, и пением без слов.
«Э, нет — эта штука посложней магнитофона, Бурмистров!» — легко подумал он, и в этот самый момент с ним случилось нечто, чего он никогда потом не мог объяснить и понять. Слова полились рекой в его мозг. Воронка их выпевала, учитель произносил, а он впитывал — все легче и легче, с наслаждением легкости и удачи. Слово влетает, как ласточка в гнездо, ложится на место, как кирпич в стену, голова приятно согревается, и так весело, хорошо на сердце! Он чувствовал, что дважды повторять не надо, запомнит и с одного раза, и учитель перестал повторять слова, и началась группа абстракций — знать, запоминать, верить, изучать, действовать, соотноситься — в бешеном, нарастающем темпе… Но он был и сам не промах, о учителя, Николай Карпов брал английский по кембриджской программе! Он даже успевал оценивать их методику, успевал гордиться собою и отвечал Воспитателю все более сложными фразами. Потом он перестал ощущать себя, а слова, летящие из оранжевой воронки, четырехзвучные-четырехнотные слова, стали видимыми. Они выплывали из воронки, как оранжевые много-рельефные фигуры. Другие были серебристыми, переливались радужной пленкой. Форма их и мера были геометрически-совершенными, причем буквам соответствовала горизонтальная плоскость, а тону и продолжительности звука — две вертикальные, и эта чудесная геометрия озвучивалась голосом Воспитателя, повторявшим слова на раджана. Но голос отставал от мягкого лета фигурок. Они говорили свое, и оказывалось, что мир также устроен геометрически-совершенно, стоит лишь понять сущность и выразить ее символами. Жизнь, обладание, смерть, рождение, счастье? Не более чем звуки! Четырехмерные звуки, вечно изменчивая вибрация времени…
