– Блин, разбудили, – вздохнул Сорока, – Я пойду, поговорю, посиди пока тут.
Боря сидел, коротал время, заварил вторую кружку чая. С верхнего этажа высотного дома город выглядел бы приземистым и уютным, но окна были закрыты солнцезащитной фольгой, почти не пропускавшей солнце, делавшей вид серым и размытым. В этот момент Боре казалось, что в такую пленку оказалась завернута вся его жизнь, весь его дальнейший путь.
На осмотр Семена Петровича везли через неделю. Борис с самого утра следил, как за маленьким ребенком, ходил по квартире, спрятал всю выпивку в тамбуре. Семен Петрович протрезвился, шагал бодрее обычного, вразвалку, блестел лысиной и непрестанно благодарил, хотя и пытался улучить момент принять горькую из заначки.
– Ничего, Семен Петрович, сейчас машину подгонят, отвезем, приедете и отдохнете.
– Я бодр и полон сил, Боря, о чем ты говоришь. Давай чаю попьем.
Боря посмотрел на настенные часы. Оставалось еще полчаса до выхода, можно было посидеть. Они нагрели чаю, сели на кухне. Боря не знал, о чем говорить, а когда не знаешь, о чем говорить – самое верное спросить о прошлом.
– Расскажите мне, где детство ваше прошло?
– Детство-то.. А зачем тебе это детство нужно-то, а? Давай я лучше про армейку расскажу…
На столе завибрировал телефон.
– О, это Сорока, собирайтесь, в машине поговорим.
Друзья сидели в высоком здании частной клиники, на скамейке около терапевтического отделения и ждали уже час. Сорока достал плеер и, как в древности делили хлеб, они разделили наушники.
– Хорошо на этом концерте они ее сыграли, а?
– А мне не нравится, раскованно слишком.
– Да ну ты чего, послушай, какая свобода-то, а, кураж, блин, это они на BBC играют. Задор-то какой!
– Да у них гитара и ударные тут разъехались, как пригородные электрички, сам послушай, они просто схалтурили, тут говорить не о чем.
– Ничего ты, Боря, в искусстве не понимаешь.
– Да, нихрена. Я тут с одним человеком недавно говорил – спрашиваю: «Ты смотрел последний фильм Балабанова?» – этот, как его…
– «Я тоже хочу».
– Да, «Я тоже хочу». Так мне юное дарование сказало, что «не любит такое». Я говорю – ну ты чего, он же от сердца снял, пробирает, пронимает – знаешь, что он мне сказал?
– Ну?
– Говорит: «Я такого не понимаю. Вот „Железный человек“ вышел, – говорит, – мне понравился, вот он с душой снят». С таким же цимесом, мол, «нихрена ты, братуха, в искусстве не понимаешь». Я даже не нашелся, что сказать.
– Старперы мы с тобой, Боря, старперы, преждевременные.
