Наконец широкая двухстворчатая дверь жилища мурзы открылась и порывисто вышли два бородача, также одетые в бешметы, вооруженные саблями и кинжалами. Заметив русское лицо, они неприязненно нахмурились.
– Бу ким? – проговорил один из них, кладя ладонь на рукоятку кинжала, и тряхнул чалмой.
– Азиз достум! Ремезов-эфенди[4], – отозвался вышедший следом мурза Керим-бек, толстенький, с редкой бородкой, немолодой уже человек, неопределенно улыбаясь. – Офицер-казак!
По всему, это были ордынцы. Их слуга подвел лошадей. Выражение лиц гостей свидетельствовало, что они крайне разочарованы. Помедлив, чужаки вознеслись в седла, поводьями развернули лошадей.
– Огъурлы ёллар олсун! – подняв руку, произнес аул-бей.
Всадник в чалме, трогая свою гнедую, гневно бросил:
– Ким бильмейдр моллады, ол бильмейдр Аллахды![5] – и стеганул лошадь короткой плеткой. Его спутники также подхлестнули коней, разгоняя их в западную сторону, где гнездилось воинство крымчаков и турок.
«Всё-таки ханские посыльные! – убедился сотник, пристально поглядывая на мурзу. – И чем же закончился их приезд?»
Керим-бек, покачиваясь, ступая носками вовнутрь, подошел к казачьему офицеру, с прежней блуждающей улыбкой. Но заговорил он голосом срывистым и суровым:
– Калга крымский приказ давал. Мурзу с муллой присылал. Обратно Крым ходить. Я «нет» сказал. Русской царице сераскир[6] наш и мурзы клятву давали. Как воевать против России?
– Воевать с Россией вам не надобно, – подтвердил Леонтий, ощутив слабость в ногах и легкое головокружение, – опьянил, пожалуй, этот упоительный вешний воздух.
– Дальше ходить будем, – озабоченно заключил аул-бей и показал рукой на загруженные арбы и на ряд обозов. – И тебе надо!
– Придет мой казак, Иван, и тронемся, – согласился Леонтий. – Я смогу уже в седле!
– Офицер-казак – азиз достум! – повторил глава аула и нетерпеливо подал знак Мусе, чтобы позвал в тэрмэ жен, предупрежденных о переезде.
Начальник Особой пограничной татарской комиссии подполковник Лешкевич срочно пригласил к себе на секретное совещание пристава Ейского укрепления Стремоухова, командира сводного отряда подполковника Бухвостова и походных казачьих полковников Ларионова, Платова и Уварова. Глинобитную мазанку, занимаемую Лешкевичем, жарко натопили сеном и кизяками. И прибывшие офицеры, одетые еще по-зимнему, сбросив тулупы и бурки, остались в отдающих табаком и пороховой гарью мундирах. Трехсвечный канделябр освещал походный стол, на котором пестрела карта Черноморья и Кубани, и сидевших вокруг него военачальников.
