Мои неприятности начались в первый же день, когда Мацухиро Ватанабэ, жестокий тюремный охранник по прозвищу Птица – прозвище было довольно безобидным, так как все боялись, что в случае, если мы назовем его оскорбительно или насмешливо и он как-то об это проведает, то никто не спрячется от его гнева, – выделил меня из общей массы.
Помню, мы вытянулись по струнке, и тут появился он, напыщенный от осознания своего превосходства, словно он сам Господь Бог. Ватанабэ прохаживался перед нами, глядя на нас сверху вниз и останавливаясь перед каждым пленным. Дошла очередь и до меня. У него были черные, злобные глаза садиста. Я отвел взгляд. Хрясь! Он сбил меня с ног. Вероятно, если кто-то отводил взгляд, его наказывали.
«Почему ты не смотреть мне в глаза?» На этот раз я посмотрел. Проблема заключалась в том, что он бил в любом случае. Я повалился на землю, истекая кровью. Он вытащил платок, как если бы сожалел о случившемся, наклонился и протянул его мне. Я подумал: «О, не такой уж он подонок». Промокнув кровь, потекшую у меня из головы, я поднялся на ноги. Хлобысть! Он снова меня ударил. Я опять рухнул, и на этот раз у меня уже не осталось никаких сомнений в том, что передо мной психопат – и, что самое ужасное, я находился полностью в его власти.
С того дня и началась моя травля. Я старался становиться позади всех на построении, но он всегда находил меня. Иногда он приходил в наш барак с двумя охранниками и просил всеобщего внимания. Окинув взором помещение, он обычно направлялся прямо ко мне. «Ты последним среагировал на мое появление», – говорил он, а затем снимал свой широкий ремень с огромной стальной пряжкой и лупил меня по голове.
Предлог он находил всегда.
Птица, обычный сержант, не мог совладать с оказавшейся у него в руках властью. В лагере было множество пленных более высокого ранга – командиры подводных лодок, полковники, капитаны, лейтенанты – и, должно быть, он чувствовал себя как ребенок в лавке сладостей. Он понимал, что может отдавать нам приказы, и счел это своей обязанностью. Если мы медлили с исполнением приказа, то были биты. Он даже не утруждал себя объяснением. Мне от него крепко доставалось, но другим заключенным порой приходилось еще хуже. Все мы были затравлены до покорности.
Стоило Птице оскорбить меня, как я тут же закипал, ведь во мне течет итальянская кровь. Конечно, я и виду не подавал, но мое сердце, в которое он не мог заглянуть, было переполнено ненавистью. Я жаждал мести. И дело было не в боли, а в том унижении, которому он меня подвергал. Кому понравится, когда его унижают?
