Наши отношения начались почти случайно, как именно, рассказывать не буду: нет необходимости. Но поверьте, это было нечто потрясающее. Я впервые столкнулся с такой страстной женщиной, испытал такую обжигающую страсть. И сам никогда настолько не увлекался, потому что прежде не встречал женщин подобного темперамента и чувственности. Вот что я хочу сказать. А познакомились мы лет четырнадцать назад и, по-моему, не произвели друг на друга сильного впечатления. Из-за социальных сдерживающих факторов или по какой-то иной причине в течение целого десятилетия мы были друг для друга, можно сказать, бесполыми существами. Пока однажды — бух! — не произошел взрыв невидимой бомбы, и под образовавшимися развалинами мы стали любовниками, переплелись, как вьющиеся растения, соединились, как расплавленные металлы в горне.
Грисельда была немного моложе меня. Лет на семь-восемь, точно не знаю, потому что она постоянно вводила меня в заблуждение относительно своего возраста и своих прелестей, в чем была совершенно неподражаема. Будучи обнаженной, в кровати, она приходила в восторг только оттого, что я смотрел на нее. Она, не спеша и мягко, мастурбировала меня, а сама в это время чувственно извивалась, как акробатка, как богиня, и спрашивала не совсем к месту, согласен ли я поменять ее на двух двадцатилетних девушек. Потом она пробегала языком по моему телу, задерживаясь на наиболее чувствительных местах: ушах, спине, подмышках, между ног, и, приказав лежать смирно, ласково овладевала мной с такой страстью, которую я даже не берусь описать. Потом она ложилась на меня и начинала покачивать бедрами то в одну сторону, то в другую, при этом ей нравилось, когда я мягко ласкал ее груди, и приходила в восторг, когда я играл толстенькими сосочками матери, вскормившей детей. Тогда она закрывала глаза и просила меня говорить ей всяческие непристойности, чтобы я оскорблял ее, чтобы я обзывал распоследней шлюхой Чако[11]. Это было что-то невероятное. Ее заботило не только собственное наслаждение, но и мое, а я смотрел на нее, радостно улыбающуюся, и любовался, словно Джокондой, которая еще не села позировать Леонардо, словно Девой Марией, кормящей грудью Иисуса Христа. Потом она вдруг вскрикивала, чтобы я поскорее кончал, чтобы я отдал ей все, чтобы она могла осушить меня до дна. Потом говорила, что является водой, морем, и я должен был наблюдать, как она изливается и дрожит. Потом требовала, чтобы я клялся в любви, чтобы оставлял на ее ушных раковинах свою слюну. И я исполнял все ее желания, потому что это была правда, потому что я любил ее больше всех на свете, а еще потому, что мне очень нравилось говорить во время секса. И Грисельде это нравилось.
