Рушан так залюбовался паровозом, что невольно ощутил вокруг себя запах подпаленных горячим шлаком креозотовых шпал, особый запах горячего пара и машинного масла, исходившего от быстрого в беге "борзого". От топки, которую на остановке чистил кочегар, шел домашний, привычный запах большого самовара -- запах горящего угля и кипящей воды.
Рушан, можно сказать, вырос на станции, и потому без труда представлял такого красавца у себя в Мартуке, и непременно трех мужчин возле него. У одного в руках маленький молоточек на длинной ручке, у другого -- объемистая масленка, литров на пять, а у третьего, кочегара, что всю стоянку мечется между тендером и топкой паровоза, бывает и лопата, и кувалда. Тот, что с молоточком, -- машинист, и, если на груди у паровоза есть профиль вождя -- а он присутствовал и на многих грузовых паровозах, -- то первым делом, до осмотра ходовых частей и тяги постукиванием, он надраивал до зеркального блеска профиль генералиссимуса, зная, что за это спрашивают строго. Не всякая красавица тратит на макияж столько времени, сколько машинисты уделяли чеканному профилю усатого...
Охваченный воспоминаниями, грустными и печальными, Рушан хотел было продолжить свой путь к общежитию, но вдруг его внимание привлек паровоз на соседнем пути. Большой, мощный, еще не отслуживший до конца свой век. Такие он уже встречал здесь, в депо, но этот, с груди которого крупными зубилами неаккуратно срубили профиль вождя, почему-то так притягивал к себе, что Рушану, как и в случае с пассажирским, он показался ожившим, под парами, готовым к стремительному бегу. Дасаев будто слышал его дыхание, видел, как он время от времени сбрасывает пары, дожидаясь последней команды дежурного по станции.
В тот момент, когда паровоз, словно давая протяжный гудок отправления, рывком тронул состав с места и медленно накатывался на него сквозь белесое облако пара, почему-то не прекращая душераздирающего гудка, Рушану вспомнилась история, которую он никогда никому не рассказывал и о которой в Мартуке помнят лишь старожилы...
XI
Хвала Аллаху, кажется, навсегда исчезли из нашего обихода слова "голод" и "холод" -- вечные спутники степного Мартука. В ровной, как стол, степи, где ни леса, ни кустарника, как и чем обогреть свое жилье? Выручала опять же корова, если, конечно, была, -- топили кизяками. Но зима приходила рано, уходила поздно, и в прожорливых печах сжигали все до плетня, до ограды. А в крайнем случае выручала станция, где высились целые Монбланы, Эвересты шлака, выбрасываемого с проходящих поездов. Тихие, смирные женщины, старушки с раннего утра ковырялись в этих горах, поджидая, когда вывалят на отвалы свежий шлак с очередного паровоза: бывали в таких случаях и удачи --попадались целые куски непрогоревшего угля.
