Когда совсем недавно, в марте, он ежедневно поджидал почтальоншу и бегал к ночному поезду, чтобы опустить письмо Светланке, ему случайно попал в руки томик Лермонтова. Он, как и многие его сверстники в те годы, полюбил поэзию, полюбил на всю жизнь и, исходя из своего опыта, мог сказать сегодня с уверенностью: "Любите поэзию, поистине в ней убежище от многих невзгод. В поэзии, как в Коране, есть ответы на все вопросы жизни, только ищите своего поэта, свои стихи, они есть..." Разве не удивительно, что когда он узнал о том, что Светланка решила выйти замуж за Мещерякова, ему тут же пришли на память из глубины сознания строчки:
Такая долгая зима, такая долгая разлука,
До крыш занесены дома,
Пойди найди в снегах друг друга.
Но легче зиму повернуть,
Назад по временному кругу,
Чем нам друг другу протянуть
Просящую прощенья руку.
Нарушь обычай, прибери квартиру
И даже память вымети в сугроб...
В конце томика на первой же открытой странице оказался известный монолог Арбенина из "Маскарада":
Послушай, Нина, я смешон, конечно,
Тем, что люблю тебя безмерно, бесконечно,
Как только может человек любить...
Эти строки как нельзя лучше отражали тогдашнее настроение Рушана, вот только имя "Светланка" не укладывалась в рифму, а так -- словно по душевному заказу, а точнее, будто его собственные строки. И эти стихи сами, без труда, легли в память, и он собирался прочитать их как-нибудь при встрече Резниковой, но все так неожиданно оборвалось, и казалось, эти строки никогда больше не пригодятся. И вот...
Пока девушки, препираясь, стали выталкивать друг дружку читать стихи вслед за Валентином, Рушан подал знак Стаину и двинулся к двери. И тут у самого порога обернулся... Нина словно почувствовала, что он уходит, и подняла на него свои затуманенные глаза, будто вопрошая: "И ты меня оставляешь одну?" Рушану даже показалось, что она протянула руку, словно хотела его удержать. И вдруг он театрально отступил назад и, обращаясь только к Нине, хорошо просматриваемой отовсюду в освещенном проеме двери, стал читать знаменитые лермонтовские строки:
Послушай, Нина...
Он был в странном состоянии, как после тяжелого удара на ринге, когда автоматизм защитных движений спасает от нокаута, но строка за строкой придавали ему уверенности, возвращали в реальность. И снова, как на ринге, он видел своим неожиданно открывшимся объемным зрением все вокруг. Прежде всего Стаина, онемевшего, оцепеневшего, со смешно отвисшей челюстью, не понимающего, что происходит, такого от молчальника Дасаева он не ожидал. Позже Жорик долго будет рассказывать эту сцену в лицах. Но мелькнувший на секунду Стаин его не волновал, он видел чудо преображения Нововой.
