— Он не просит, — бросила я презрительно. — Он лишь напоминает вам о вашем прошлом. Интересно, под каким псевдонимом значится ваше имя в картотеке на Даунинг-стрит, десять?
Его лицо исказилось, стало на миг таким злобным, что я испытала легкий страх. Клавьер быстро вскрыл конверт и пробежал письмо глазами. Шумный вздох вырвался у него из груди. Комкая бумагу, он подошел к камину, нашел огниво и трут и зажег свечу. Не говоря ни слова, он поднес письмо к пламени и наблюдал, как оно горит. «Талейран как в воду глядел, — подумала я. — Клавьер первым делом обратился к огню».
Наступило долгое молчание. Клавьер глядел куда-то вдаль, его глаза были устремлены за Сену, а сам он тяжело опирался на камин. Я впервые заметила, что он стал дороднее, чем прежде. Дороднее и как-то массивнее. Сколько ему лет? Сорок? Да, сорок или около этого.
— Флора была права, — сказал он наконец.
— В чем?
— В том, что вам кто-то покровительствует. Без важного покровителя вы не смогли бы так легко попасть в парижское общество и получить столько приглашений на все приемы.
— О, ваша Флора была права, — согласилась я любезно. — Жаль только, что ей не хватило ума понять, что я и без покровительства кое-чего стою.
— Вы говорите о покойнице, сударыня! Потрудитесь хотя бы подбирать слова.
Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
— Флора сделала мне немало зла. Но своей смертью она причинила мне куда больше неприятностей, чем жизнью. Так что не пытайтесь остановить меня лицемерными упреками. Жива Флора или мертва — безразлично; и тогда и сейчас я сказала бы, что она была довольно мерзкой женщиной, к это сущая правда.
Помедлив, я презрительно бросила:
— Вы ведь даже не тоскуете по ней. Вы просто были рады досадить мне. Знаете, почему я вылила вам на голову графин воды? Да потому что мне хотелось дать вам почувствовать, до чего вы мерзкий и жалкий человек, Рене Клавьер… Какая женщина, обладающая достоинством, унизится до связи с вами?
Его губы дрогнули в кривой усмешке.
— А что, Талейран хорош в постели?
— Талейран?
— Не хотите же вы убедить меня, что не спите с ним.
— Вы… как вы смеете говорить так?
— Я говорю со шлюхой, которая продалась министру… которая до того научилась продаваться, что теперь может даже разыгрывать сцены. Я говорю то, что думаю.
— Но, по-видимому, не всегда думаете, что говорите, — сказала я холодно.
Он взмахнул рукой.
— Ну, хорошо! Я побежден. На этот раз. Вы довольны, милочка?
— Я вам не милочка! — огрызнулась я. — И я вовсе не довольна одним лишь вашим поражением…
