— М-да… — протянул он насмешливо, когда я закончила. — Теперь я могу понять, отчего вы явились ко мне в столь странном одеянии. И что, вы действительно проломили инспектору голову?
— Нет, — пробормотала я несколько обескураженно. — Он только потерял сознание. Возможно, ему придется немного полежать. В таких делах у меня есть опыт, и я…
Талейран разразился смехом. Пораженная, я подумала, что впервые слышу его смех.
— Поистине, дорогая, бретонцы сильно изменились, если стали производить цветы, подобные вам!
Внезапно прервав свой смех, он почти серьезно сказал:
— А ведь я почти горжусь знакомством с вами. Когда я уйду на покой, вы своими приключениями украсите мои мемуары.
Мне казалось, что разговор направился не в то русло, куда бы следовало. Я прервала собеседника:
— Господин де Талейран, вы, по крайней мере, верите, что я не убивала? Это все — дьявольская интрига, и ничего больше!
— Мне это известно, — сказал он, хмурясь.
— Известно? — переспросила я. — Откуда же?
— Потому что я знаю, как было дело у Бонапартов.
Вздохнув, он спокойно пояснил:
— Бонапарты, вся их семья, давно уже вызывают у меня интерес. Приходится наблюдать за ними, чтобы быть в курсе событий. И конечно же, такое громкое происшествие, как падение мадам Флоры с лестницы, не могло остаться без свидетеля. Моего свидетеля, — подчеркнул он.
— Но вы, разумеется, не можете назвать, кто это, — с горечью заметила я.
— Не могу. Я вообще стараюсь не раскрывать имен своих осведомителей. Поэтому мне хорошо служат.
— Может быть… вы как-то иначе поможете мне? — спросила я довольно робко.
Талейран долго молчал. Сердце у меня билось очень неровно во время этого молчания, и холодная дрожь пробегала по спине.
— У вас ведь нет больше друга, дорогая, э?
— Нет, — призналась я честно. — В Париже нет. Только вы.
— Так вот, то, что говорят обо мне злые языки, и то, как я сам отзываюсь о дружбе, — это болтовня. Видите ли, бывают столь трепетные чувства, что язык человеческий слишком слаб, чтобы выразить их. В нем просто нет таких слов. Дружба, любовь, преданность — это ведь то, что глубоко задевает нас, не так ли?
— Вероятно, — сказала я неуверенно.
— Об этом нельзя говорить без некоторой сдержанности. Как и при всякой атаке на наши чувства, мы стараемся отделаться молчанием или спрятаться за насмешкой, чтобы скрыть глубину своих переживаний. Вот и я насмешлив и зол оттого, что не хочу показаться слабым. А слабость моя — в сентиментальности.
