— Дени не такой, мама… Он порядочный.
— Ты не можешь знать в точности, каков Дени, — сказала я мягко. — Поверь мне, Аврора. Я знакома со всем этим на собственном опыте.
Она даже с каким-то испугом смотрела на меня. Видимо, я разбудила в ней сильные подозрения насчет нового друга. И я не жалела об этом.
— Помнишь, что сказано в Евангелии, девочка? Не следует метать бисер перед свиньями. Твоя красота, юность, неопытность — это сокровище, Аврора. Подумай, как им распорядиться таким образом, чтобы это не заставило тебя страдать.
— А разве бывает любовь без страданий? Я вижу, как ты мучаешься из-за господина герцога!
— Если это вправду любовь, то, пожалуй, можно и пострадать, — сказала я улыбаясь. — Но страдать из-за коварства какого-нибудь мальчишки — это уж сущий кошмар, и я не хочу для тебя этого.
Я привлекла ее к себе и, поцеловав в висок, проговорила:
— Я хочу, чтобы ты была счастлива.
— Ты замечательная, — сказала она искренне. — Ты самая лучшая моя подруга.
Я рассмеялась, и мы вместе отправились на кухню, чтобы проследить за приготовлением сливочных вафель к ужину.
Я вспомнила об этом разговоре и невольно подумала: до чего же мои слова были похожи на слова матери аббатисы, когда она напутствовала четырнадцатилетнюю Сюзанну де ла Тремуйль перед поездкой в Бель-Этуаль.
В отличие от довольно-таки тревожного начала января февраль и март моей парижской жизни были очень спокойны. Я начинала свой день в десять утра с какого-нибудь визита, а до вечера успевала посетить многие людные места и побыть на виду. Я смирила свою гордыню и теперь была на дружеской ноге со многими известными буржуазками. Я даже принимала их у себя. Дважды мне удалось встретиться с самой Жозефиной Бонапарт. Нынешнее положение жены кумира ее не изменило: она лишь стала одеваться лучше, а в остальном ничуть не заважничала. Жозефина обожала общество аристократок и часто приглашала их к себе — разумеется, на свою половину, ибо ее муж-генерал веселого времяпрепровождения не любил, не танцевал и с дамами почти не разговаривал.
Ну а если мне удалось побывать гостьей самой гражданки Бонапарт, то о прочих дамах, таких, как супруги директоров и нуворишей, и говорить не приходилось. Их тешил блеск моего имени, возможность побыть в тени столь громкого титула. Насчет всего прочего я не обольщалась: они любили меня не больше, чем я их. Просто сейчас вздохи по монархии вошли в моду. Некоторые находили, что слова «гражданин» и «гражданка» звучат несколько грубо и даже, пожалуй, режут слух.
