Сюзанна и Александр | страница 40

— Вот как, мы теперь не довольствуемся только увещеваниями? Мы теперь можем показать и зубы?

— Я прошла вашу школу, милейший гражданин Клавьер, — сказала я, чувствуя, что на этот раз в дураках остается он, а не я.

Он смотрел на меня, скрипя зубами.

— А кто ваш муж? — спросил Клавьер, разыгрывая равнодушие. — Я имею в виду, кто ваш муж в данный момент?

Я вспыхнула.

— Его зовут герцог дю Шатлэ, гражданин Клавьер, и, если вы еще раз забудете это имя, я скажу мужу, и он научит вас произносить его по буквам. Не думаю, что этот урок вам понравится.

Он прищурился, и я заметила, что его рука в кармане сюртука сжалась в кулак.

— Что вы замышляете, моя прелесть? Зачем вы вернулись в Париж?

— А зачем вам знать это? — в тон ему спросила я.

— Для того чтобы помешать вам во всем, что бы вы ни делали! Черт возьми! Вы еще горько пожалеете, что напомнили мне о себе! Я грозный враг, вы могли в этом убедиться.

— Ах, милейший господин Клавьер! — сказала я почти ласково, не чувствуя никакого страха. — А ведь еще недавно вы уверяли, что счастливы и все забыли. По-видимому, после того как мой дом уплыл из ваших рук, предавать обиды забвению стало уже не так легко?

Он произнес сквозь зубы еще несколько угроз, не преминув сообщить, что отныне не спустит с меня глаз, и удалился. Его карета освободила проезд.

«Он не на шутку зол, — подумала я почти равнодушно. — Но если раньше для его угроз были основания, то что сейчас? Я не занимаюсь коммерцией, у меня нет ни долгов, ни кредитов, ни займов — ничего».

Стоило ли думать над всем этим? Я хотела только одного: помочь Александру.

Весна в 1798 году была ранняя и очень теплая. Уже в начале марта набухли почки на деревьях, а в тех местах, где чаще светило солнце, пробивалась молодая травка. Погода была самая приятная, и всех в эти чудные дни, и богатых, и бедных, переполняли надежды.

Еще с весны прошлого года все почувствовали, что жизнь становится дешевле — впервые после взятия Бастилии. Цена пшеницы по причине изобилия понизилась, фунт говядины стоил всего 4 су при оптовой покупке и 8 су в розницу. Бедняки были довольны тем, что имеют, наконец, свои «три восьмерки», которых так добивались еще в 1789 году, то есть имеют хлеб по 8 су за три фунта, вино по 8 су за пинту и мясо по 8 су за фунт.

Но это облегчение совершенно иначе отражалось на Белых Липах. Я просматривала счета и доклады, приходившие из поместья, и видела, что наши доходы уменьшаются. Хлеб продавать было трудно. Мы даже несли убытки. Я написала Полю Алэну, горячо убеждая его с этого года заняться картофелем, но не могла ручаться, что он последует этому совету. Он наверняка не отдает все силы хозяйству. А я не могла отлучаться из Парижа. Деверь присылал мне деньги сюда. Кстати, в последний раз поступило на сто тысяч меньше, чем я рассчитывала.